|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Лучшее - детям Ника Ракитина © 2008 Город стеклянного командора Гельке было худо. Так худо, что оставалось только расплакаться, ткнувшись носом в ворсистую подушку. Но мальчик не трогался с кресла, щурясь и грызя губы, а рядом, стукая трубкой о подлокотник, пищал телефон. Ась не вернулся из лагеря. А больше и некому позвонить. Мама ушла, опрокинув флакон с «Диором» и не огорчившись, такая нарядная, чмокнула Гельку в щеку теплыми губами и прихватила расписной японский зонтик. Гелька даже не подошел к окну, чтобы помахать ей, как это было заведено. Ну и пусть бежит к своему ухажеру, пусть все про него забудут, ему все равно. Когда Кир погиб, когда они с Наськой разбились в автобусе, ему не сказали, но едва мама, торопливо целуя Гельку в лоб, сказала, что будет ночевать у Кировой Александры, он все понял. Ничего, ничего больше не будет. Вот. Гелька тронул пальцем глобус — они сами его с Киром переклеивали, и красили материки, и надписывали: «Лисс, Зурбаган... Гель-Гью». И Кир насадил на ось каравеллу с алыми парусами. И вот эту гравюру делал. На гравюре был город... с фотографии. Она еще где-то у мамы в альбоме. Он, Гелька, на фотографии тоже есть, лопоухий такой дошколеныш. Их тогда дядя Вадя к себе пригласил в Феодосию. Но маме было некогда с диссертацией, и она отправила Гельку с Киром. А Кир вообще-то не Кир, а Алешка, но когда Гелька стал вопросы задавать, братец его только по макушке щелкнул: не все равно, в честь какого царя называться. Когда Кир трепал, это необидно. Все равно брат, хоть и двоюродный. И за младшего заступается.
И поехали они в Феодосию, а Гелька тогда был глупый и «в» не выговаривал. И Кир дразнилку придумал: «Дядя-Мадя спит в помаде...» А к морю, как Гелька мечтал, они сразу не пошли, а пошли по какой-то улице вдоль цветочного ряда, и на углу было кафе «Алые паруса», дурацкое совсем, а потом скошенный торец дома, на нем галион старинный с фонариком и город — как ежик из башен то ли корабельных мачт. И перед ним на столбиках якорная цепь. Кир велел Гельке перед ней стать — и «щелкнул».
А улица называлась Галерейная. Та, что с угла. И в доме, где корабль, был музей Грина. Они потом очередь отстояли и туда попали. И комнату Грина видели, и корабельные фонари, и много всякого интересного. А Галерейная к морю выходила. Только это сто лет назад было, а сейчас на дворе ливень, и Кир погиб, и моря никакого нет. Гелька все-таки заплакал. Слизывал слезы и толкал глобус, тень пробегала по гравюре, и чудилось, что город оживает. И в нем живет возле моря лопоухий маленький Гелька, который не знает ничего страшного, и мама никуда не уходит с дареным зонтиком, и брат — не фотография на стене. Кораблик трепетал на оси, как алая бабочка. Гелька осторожно погладил пальцем полированную щепочку бушприта. Потянулся ладонью к Городу. За спиной осторожно клацнули маятником часы.
Было так, точно Гелька с маху врезался лбом в стекло. Посыпались осколки и противные оранжевые искры. Гелька с трудом вынырнул из них, ощупал длинную царапину на лбу и, очумело тряхнув головой, огляделся. Он стоял на Галерейной. Справа был беленый дом с лапчатым чугунным якорем у порога, слева киоск с газировкой и хмурой тетей, уткнувшейся в «Огонек», а за черепичными загнутыми крышами башни, башни... столько башен, сколько Гелька и по отдельности не видал за всю свою жизнь. Стрельницы с остроконечными шпилями, флюгарками и каменными ангелами, парящими над пустотой; зеленые от старости и яркие начищенной медью крыш; зубчатые и закругленные гладкие, они точно неслись по облачному небу; ветер ерошил перья воркующих голубей и звенел подвешенными к углам крыш колокольчиками. А совсем рядом ощущалось море. Гелька побежал к нему, взбивая сандалиями пыль мостовой, и виссоновая рубашка вздулась парусом. Гелька даже не удивился своему наряду: поясу с кортиком, шнурам аксельбантов и алому берету с пером. Все было как нужно — как и открывшаяся за поворотом одуванчиковая тропа — Гелька видел такую во сне. За тропой избушка и изгородь. На изгороди сушился ковер. Гелька не удивился бы, даже окажись тот ковром-самолетом. А поверх ковра, как на канате, стояла, поднявшись на цыпочки, Гелькиных лет девчонка и отмахивала выбивалкой. Потом пробежала пару шажков и плавно изогнулась, вытягивая ногу. Парчовая истрепанная юбка затрепетала. Гелька ахнул: «Золушка!» А девчонка сделала несколько па, заметила зрителя и, показав язык, исчезла. Гелька хмуро поправил берет. Выскочил к облезлой двухэтажке под тополями. Там «кошачьи лбы» сменили ровно пригнанные деревянные плашки, и как раз на самой границе млела «вечная» лужа. А в луже толстый пацаненок годов пяти сосредоточенно топал ботинком без шнурка. От ботинка бежали волны, подкидывали щепочки-корабли. Пацаненок блаженствовал. Зато его брату было кисло. Брат сидел на корточках и с фальшивой умильностью выпрашивал:
— Ну, Саввушка! Ну, идем домой... В морской бой сыграем.
— Не-а, — бутуз поднял новую тучу брызг.
Старший тяжело вздохнул. Сдвинул на затылок такой же, как у Гельки, берет. Ожесточенно почесал лоб.
— Ась! — обрадовался Гелька, ни капельки не удивляясь.
— А-а, — отозвался Ась безнадежно. — Привет.
— А-ась!
— Попробуй, вымани его... Савва! Стукну!
Савва топнул второй ногой и завыл.
— «Кобург» хочешь?
Савва покосился недоверчиво, но из лужи вышел.
— Привет! — крикнул Ась приятелю. — До Рицеума!
Гелька остался один. Было обидно. Словно и не расставались они с Аськой на два месяца. Он стоял и смотрел на хлопающую дверь дальнего подъезда и даже не услышал странной звонкой дроби по деревянному настилу.
— Гард-юнкер!
Мальчик поднял голову. Перед ним застопорилась странная кавалькада: всадники в кирасах и киношных мушкетерских плащах, один из которых держал синее знамя, а впереди толстяк: бочонок, обтянутый бархатом, на который положили бочонок поменьше, с носом и глазками, а сверху напялили голубой берет с синим и зеленым пером. И этот толстяк сидел на странном чешуйчатом, точно железном, коне, обхватив его ногами и сжимая звякающие цепочки поводьев. Глазки из-под берета приязненно щурились.
— Гард-юнкер! Вы перед монархом! — снова крикнул усатый мушкетер в черной кирасе, кончиком рапиры срывая с Гельки головной убор. Гелька вспыхнул. Но толстяк, оказавшийся монархом, не проявил и капли неудовольствия.
— Сир-р Гал-лев, — проворковал он. — Мы не в претензии. Возвратите юноше имущество.
Галев угрюмо слез с коня, отряхнул берет и протянул Гельке.
— Ну!
Гелька взял.
— Имя, юноша, — монарх наклонил бочоночек-голову к левому плечу.
— Линт Гель... Ягайло.
— Наслышаны... про успехи в Рицеуме. Рады личной встрече.
Монарх и свита проследовали. Сир Галев бросил на Гельку злой запоминающий взгляд через плечо. Но мальчишку это не тронуло. Он торопился найти море.
Гелька пробежал наугад еще несколько улиц, промахнул Карронадный пустырь и одним духом взлетел на Пиратскую горку, к кантине, а оттуда — оттуда увидел кольцо Реки и сизые поля за ней. Моря не было! Гелька выдохнул воздух, как лопнувший воздушный шарик, и присел под куст репейника. Чуда не случилось. Хотелось плакать.
Знакомства.
Гелька отряхнул о колено мятый берет. По луже прошла рябь, а когда исчезла, мальчишка увидел в солнечной глубине острый черный бок и колесо. То, что это карета, Гелька понял сразу, хотя сооружение походило скорее на китайскую пагоду на колесах, только без колокольчиков по углам.
Гелька разглядывал ее с открытым ртом, когда дверца распахнулась и на мостовую ступил господин в черной с золотом одежде и алом берете. Господин остановился точно посреди лужи. Полюбовался отражением солнца и ободранных Гелькиных коленок в голенищах собственных ботфорт и произнес неопределенно:
— Нехорошо, гард-юнкер.
— А чего? — спросил Гелька.
Господина перекосило.
— Вот плоды либерализма! Как вы смеете в подобном тоне говорить с цензором? Я отмечу сие в вахтенной книге. Что вы сделали с форменным беретом?
Гелька уставился на берет. О том, что это именно берет, говорили чуть-чуть ободранные перья и аграф. Стоит из-за таких пустяков орать на улице? Гелька терпеть не мог, когда его воспитывали.
— Ну и флаг вам в руки... — пробурчал он. Но цензор уже широко улыбнулся и так же широко распахнул дверцу кареты:
— Прошу.
— Нет уж. Я сам.
Улыбка цензора стала еще шире:
— Гард-юнкер боится?
В одиннадцать лет страшнее всего, когда тебя обвиняют в трусости. Гелька залез в карету и с гордым видом откинулся на подушки. Цензор тронул кучера рукоятью рапиры:
— В Рицеум!
В тюрьму, что ли, подумал Гелька, и тут же успокоился: в тюрьму в таких каретах не возят. А вдруг привезут к монарху. Или кому там еще... Подарят кирасу и шикарного коня. Посадят в седло, дадут рапиру и скажут: «Поезжай, Гелечка, хороший ты мальчик». И поедет Гелечка на шикарном своем коне, задевая кончиком рапиры петушков на крышах... Гелька подпрыгнул на подушках и хмыкнул. Цензор поморщился, хотел что-то сказать, но оказалось, что они приехали.
Тяжелая дверь отворилась, показав окрашенный в зеленое коридор. Господин цензор двигался позади, слегка направляя Гельку за плечо, конец его рапиры задевал решетки достающих до полу окон, стреляя длинной тенью на освещенные солнцем плиты. Гелька с любопытством вертел головой. В конце коридора под аркой они спустились на четыре ступени, и цензор гостеприимно распахнул обитую железом дверь:
— Прошу.
Гелька шагнул в темноту, думая, что цензор войдет за ним, но дверь скрежетнула и захлопнулась, лязгнул замок.
Глухо донеслось:
— Полагаю, гард-юнкер Линт обдумает свое поведение.
Зашуршали, удаляясь, шаги. Гелька сел под дверью, насмерть убитый таким вероломством. «Мама», — растерянно сказал он. Часа два ему это снится, и вот так, за здорово живешь, запирать ни в чем не повинного человека. Которого и не знаешь вовсе! А то, может, перепутали. А есть другой, этот самый, как его, гард-юнкер Линт. Точь-в-точь Гелька, только местный. Не явился в Рицеум, а Гельке за него отдуваться приходится. Ох и накостыляет он этому самому! И цензору тоже.
Гелька стукнул в дверь, слегка, просто так, а не чтобы выпустили. И огляделся. Темнота карцера оказалась не такой уж кромешной, солнце пробивалось сквозь зарешеченное окошко вместе с ветками цветущего шиповника, играло в пыли и клочьях паутины, катавшихся по полу, освещало в углу несколько перевернутых сломанных корзин. Кроме них, в карцере ничего не было.
Гелька выбрал корзину понадежнее, сел на донышко и задумался. Вдруг ненормальный какой-то луч прыгнул на нос, мешая сосредоточиться. Гелька отодвинулся, но луч не отстал. Гелька приник к окошку. Для этого ему пришлось улечься на живот прямо в пыль и раздвинуть упругие ветки.
— Гель, а Гель? — услыхал он громкий шепот. На камне под окном карцера приплясывал длинный, рыжий пацан в зеленом берете, на вид чуть постарше Гельки, воюя с шиповником и вытягиваясь во весь рост.
— Гель, ну!
— Чего?
— Я поесть принес. Ремень спусти.
Через минуту Гелька втянул наверх бумажный пакет, горячий и с жирными пятнами. От пакета пахло яблоками. Гелька сглотнул слюну.
— Ну! — нетерпеливо донеслось снизу, и в проеме решетки показалась рукоять и тяжелая гарда боевой рапиры.
— Как Литр выпустит, айда в крепость!
Литр, похоже, было прозвище цензора.
— Умгу, — согласился Гелька, набрасываясь на пирожок с ранетом. Почему-то он был уверен, что в городке крепости нет.
***
Под осклизлой стеной среди шиповника сиротливо покоилась сумка из черной кожи с золотыми пряжками на ремнях и такими же золотыми буквами «МРУ». Возле сумки вместо сторожа сидел облезлый серый котяра и теребил когтями вылезающий из пазов бревен мох. За кустами методично плюхала вода — точно вертелось мельничное колесо. Если такие вообще существуют, подумал Гелька. Хотя мало что приснится...
Пашка, рыжий спаситель, поправил берет и вежливо попросил:
— Люш, ну покажись, ваша мастерская светлость.
На глазах ошалевающего Гельки котяра потянулся и стал мальчишкой, развалившимся на траве. Из трикотажного свитера с золотой бляхой на плече (герб и все то же «МРУ») торчала встрепанная голова с ехидными глазами. Под свитером узкие шорты кончались над ободранными коленями, коричневые гольфы сползали на спортивные тапочки.
— Дурак ты, Паша, — изрек бывший кот. — Я, может, за Магдой слежу. Тут такое получается...
Пашка щелкнул его по носу.
Дальше пришлось ползти на пузе под колючками и сквозь какую-то нору, где за шиворот сыпались песок и ошметки старой паутины. Гелька мужественно молчал, воображая, что ждет его дома. После спереди потянули, сзади подтолкнули, и перед носом радостно закивало перо Аськиного берета.
Пашка, отряхиваясь, сердито оглядел компанию:
— Это что за детский сад?!
Трое пацанят-восьмилеток в отглаженной форме и аккуратных черных беретиках попытались укрыться друг за друга. Ась пожал плечами:
— А спрячешься? Радуйся, что Савва не увязался.
Гелька озирался. Всех, кроме Ася и Пашки с Ильей, он видел впервые, но безошибочно мог назвать по именам. Вон в углу на ящиках перешептываются Глеб и Костик, близнецы, гард-юнкера с его ступени, а под колонной чистит рапиру Янька, сам ее и выточил в мастерской, хотя реалистам рапиры не положены.
— Па-аш, — захныкал Люшка, — если я до колокола домой не вернусь, знаешь, чего будет?
— Вы-ыдерут, — завистливо вздохнул Глеб. — Махнуться бы с тобой. А то бабка как начнет...
— Ага, — подхватил Костик. — Зудит и смотрит, чтоб не выключился.
— А Литр опять купальщиков ловил. Моря-то нет.
— И тащат нашего Севушку! А за Севушкой — перемет с бычками...
Веснушчатый толстый Сева вспыхнул, как маяк.
— Получит наш Литр от командора.
— Цензоров долой!
— А сир Литр монитор распилить обещал, — робко пискнул из угла малыш-фонарщик и тут же присел, устрашенный собственной храбростью.
— Вре-ошь! — просипел Ась.
— Не врет! — дружным хором отозвался «детский сад». — Мы все слышали!
— Монитор — это что? Это в компьютере? — спросил Гелька.
Асевы глазищи распахнулись. Люшка высунул голову из-под его локтя, потянул носом:
— Сир Линт, однако, с луны упали.
— Сам упал.
— Паш, — сказал Люшка вредным голосом. — Он иностранными словами ругается.
— Уймись.
— Я тогда тоже ругаться буду. «Корягой».
— Все! Не на Мостике!
Но Люшку унять было не легче, чем ураган на Марине . Люшка сказал, что Гелька на себя не похож, прямо егерь.
— Ты п-поле-егче, — заикаясь, как всегда, когда злился, выдавил Ась.
— Да плюнь, — сказал Гелька. — Все равно он выдумка.
— Я — кто? — Илья скатился с ящика.
— Выдумка, — со вздохом повторил Гелька. — Я сижу в кресле и все это воображаю.
Люшка заплакал. Это было так неожиданно, что Гелька весь сжался. Конечно, он сказал правду, и сидел в кресле и, если бы захотел, дотронулся до гравюры. На ней город, где башен больше, чем людей, и вот он в этом городе. Да еще в крепости, которой там нет.
— Лю-уш, — просопел он. — Ты прости. Я не буду.
Люшка поправил ремешок на лбу, вытер кулаками глаза — и звонко хлопнул Гельку по плечу.
Вечер.
— Вполне может оказаться, что и тебя самого кто-нибудь выдумал.
От одной этой мысли Гелька ощетинился, потеряв способность соображать, ткнулся Паше в спину и долго тер пострадавший нос. Наконец спросил колючим голосом:
— Кто выдумал?
— Кто-нибудь. Вроде тебя.
Гелька перевел дыхание. Если вроде, то необидно.
Солнце зашло, оставив на востоке привычную розовую полосу, медленно перетекающую в зеленое и бледно-синее, а на синем мерцала огромная, как ромашка, звезда. Улицы затихали. Негромко, по-вечернему, шелестели деревья, хлопали двери и створки окон и колокольчики по углам крыш издавали тонкий, почти неслышный звон.
Узкий переулок вывел мальчишек через арку под висячим мостиком на шестигранную площадь, уютно освещенную гранеными фонариками на кронштейнах и в нишах стен. Сквозь старые потресканные плиты пробивалась трава, а в стороне перед синим столбиком колонки плавал в озерце бумажный кораблик. Над корабликом в задумчивости сидело на корточках несколько пацанят Пашкиных и Гелькиных лет. Пашка окликнул их:
— Смена, господа.
«Господа» радостно повскакали, отсалютовали и разбежались по переулкам. А Гелька неуверенно шагнул вперед.
Мальчишка стоял на скошенной гранитной глыбе, вытянув вперед руку с фонариком, а другой придерживая курточку, рвущуюся с плеч, а за его плечами расплескивалось небо. Ветер раскачивал фонарик, и по гладко отполированному стеклу с воздушными шариками внутри разбегались сполохи и искры: синие, оранжевые и зеленые; мальчишка, стеснительно улыбаясь, плыл среди их сияния, начисто позабыв о тяжелой боевой шпаге, висящей на боку. Тоже стеклянной.
Паша, подтянувшись, очутился на цоколе, скомандовал:
— Сюда!
— А нас не погонят?
На Гельку взглянули с удивлением.
— Не-а, — сказал Ась. — Нам могут приказывать только дежурный воспитатель и монарх.
Мальчишки, как воробьи, расселись на глыбе, соприкасаясь плечами, и сразу стало тепло. Стеклянный мальчик наклонился над ними, будто слушал, и от фонарика ложился на площадь теплый круг. Как защита.
— Рассказывай, — попросил Ась.
Паша потер нос, вздохнул:
— Это давно было. Лет сто назад или больше. Один мальчишка придумал город...
Гелька поежился. По телу словно скользнуло сразу много холодных крыльев, а за шиворот покатился колючий каштан. Гелька даже не понял, что еще говорит Пашка, а когда понял, вцепился пальцами в колени.
— ... и если поверить — обязательно появляется наяву.
И он в свой город пришел. А потом — егеря.
Пашка мог бы не рассказывать больше. Потому что Гелька все понял. Словно всегда знал, но забыл. А теперь вспомнил. Только не знал подробностей. Но это вроде уже и не важно.
— Они говорят, что мы нарушаем мировое равновесие. Но это нечестно. Да и если мир есть, то он есть, и фига с этим поделаешь.
Пашка подергал рукоять рапиры.
— Я глупо все объясняю. Но ведь если сказка есть, кто-то должен за нее драться. Если она не умеет сама.
Слова с трудом пробились сквозь охрипшее горло. А Гельке вообразился вдруг большой хрустальный елочный шар. И в него — камнем. И сыплются осколки, и в автобус, где Кир с Наськой, врезается «КаМАЗ», и мама уходит, и моря нет... а река. И хорошо, что река, и город. А могло не быть вообще ничего. И девочка с выбивалкой не танцевала бы на изгороди... Но если он здесь... Гелька не решился додумать. Чтобы не спугнуть ожидание чуда, вдруг поселившееся внутри.
— Стой!
Предупреждение запоздало. Гелька оказался по колено в теплой воде. Соленой! Прощай носки и сандалии. Брызги достали до подбородка и стали подсыхать твердой корочкой. Пена лениво лизнула колени.
— Ну вот, — пробормотал виновато Ась. — Никогда не дослушаешь.
Гелька и не мог слушать. Он стоял, покачиваясь, шалея от счастья, а море, как большая камчатая скатерть, толкалось у ног. Еще секунда, и Гелька ушел бы в него с головой, прямо в одежде, не думая, что потом скажет мама.
— Не увлекайся, — хмыкнул Пашка. — Простудишься.
— Я? — Гелька поднял голову. — Я закаленный.
— Ага, закаленный! — фыркнул Ась. — А сам две недели с гриппом провалялся. В одной постели.
— Я? Когда?! Это не я. То есть, конечно.
Гелька не стал углубляться в проблемы своего двойника. Но купаться раздумал. Прыгая на одной ноге — брызг досталось и Пашке с Асем — стянул сандалии, выжал и затолкал в кармашки шорт носки. Пашка и Ась тоже сосредоточенно разувались.
— Пошли. Пока мушкетеры не нагрянули.
Паша погладил по руке стеклянного мальчика:
— До свидания. Мы еще придем.
Спрыгнул в хлюпнувшую воду.
— А зачем мушкетерам... нагрянывать? — спросил Гелька.
Пашка вздохнул:
— Понимаешь. То, что море по ночам приходит, это государственная тайна. А на самом деле его вроде как нет. Ну, все, конечно, знают... Но делают вид, что не знают. Из вежливости. Потому ночью гулять не принято. Загребут — и будешь после две недели улицы подметать.
Ась хихикнул.
— Взрослые вообще странные. Как будто играют в тайну. А потом торговки по утрам все равно свежей рыбой торгуют. И во дворец поставляют. И все делают вид, будто так и нужно.
Он взмахом рапиры разбил разлегшуюся в воде полную луну.
— Особенно сир Консерва усердствует.
— Это кто?
— Канцлер, — ответил Пашка. Уже не обижаясь, что друг задает дурацкие вопросы. Наверное, за день привык. — Может, видел? Ездит в доспехах на такой чешуйчатой лошади — как дракон.
— Не, не видел, — Гелька шел, слегка спотыкаясь, неся высоко над головой тяжелую рапиру.
— Мы ему сколько раз пытались соли на хвост насыпать... — Аська мечтательно возвел глаза. И тут же перешел на прозаический тон. — Ой, уже домой пора. Мы Гельку проводим, да, Паш?
— Никуда я не пойду, — сказал Гелька осевшим голосом. — Нужно очень! Она меня и не ждет.
Ась хлопнул себя по лбу:
— Ну конечно. Тетя Валя знает, что ты на дежурстве.
— А ты что, маму знаешь?
Ась уставился на приятеля:
— Приве-ет! Мы же рядом живем. Я сколько раз у тебя был.
— Тут живем? — с недоверчивым удивлением переспросил Гелька.
— А где же еще?
От этих слов Гельке сразу стало тепло. Отчаянно тепло. Как в самом хорошем сне.
Поединок.
Где-то в смутной глубине комнаты скрипнула петлями дверь, шаги прозвучали и смолкли, потом колыхнулись портьеры, и яркий солнечный свет ворвался внутрь.
Гелька потянулся, упираясь пятками в спинку кровати, из которой он давно и прочно вырос, и недовольно потребовал:
— Окно задерни! Ну ма-а... Каникулы же!
— Это в реалии каникулы, сир Ягайло... не знаю фамилии.
— Линт, — автоматически подсказал Гелька и сел. Голос-то был не мамин... — А вы кто?
Человек, сидящий у окна верхом на стуле, повернул лацкан куртки. Гелька присмотрелся: значок с Мебиус-лентой, перекрытой стрелой.
— Собирайся и пошли.
Гелька окончательно проснулся. Сел, упираясь руками в колени, спросил настороженно:
— Куда пошли?
— Домой.
— А я дома.
Егерь поморщился. Гелька протер глаза, рассмотрел совершенно обыденное его лицо с узкими глазами и по-мальчишечьи припухлым ртом и удивился. Незнакомец был как все. И другой. Слишком взрослый, что ли?
— Неправда. И ты это знаешь. Поторопись, — мужчина бросил Гельке рубашку и мятые шорты. — Устал... Уговаривай каждого...
Гелька с достоинством сгреб свое имущество, погладил, улыбнулся щекочущему прикосновению:
— Не надо меня уговаривать. Не пойду — и все.
— А мама?
— А вот! — Гелька босиком проскакал в мамину спальню и на раскрытых ладонях сунул гостю янтарный кредор на цепочке.
— Понятно, — кивнул гость. — Фантом. То есть, по-русски, призрак.
— Сам ты призрак, — обиделся Гелька.
— Ну-у... Разве так со взрослыми разговаривают?
— А как разговаривают? Вас что, сюда звали? Или вы вор?
— Я не вор. Я егерь. Охраняю здешний участок.
Гелька набычился:
— Ну, и пожалуйста? Я мешаю?
— В некотором роде. Ты грезер.
— Не, — улыбнулся Гелька. — Грезеры — они взрослые. Которые вместо работы это... грезят. А мне мечтать можно.
Он натянул рубашку и лихо завязал концы узлом на животе. Живот был, как и весь Гелька — исцарапанный и коричневый от загара. По гвоздям он на пузе ползал, что ли?..
— Не, — беззаботно отозвался Гелька. — Это мы на Шиповничий пустырь лазили. Загорали. А туда иначе, как по кустам...
Егерь скривился:
— Боже мой... Ну зачем так? Можно же было иначе.
— Как? — удивился Гелька и сварливо прибавил: — А Бога нет.
— Вот так, — гость был явно не настроен вести теологический спор. Он встал, прошелся по комнате, распахивая створки шкафов, наконец, засунул руку в гитару и за хвост вытянул кошачью шкуру. Жалобно мяукнули струны. Гелька сглотнул.
— Между прочим, — заметил егерь нехотя, — в десятке других миров ты попал бы за это на костер. А так... ну, посидишь дома до конца каникул.
— Не посижу, — Гелька топнул ногой о половицу: — Я здесь живу.
— Готов? Тогда пошли.
Гелька вдруг схватил чертежную линейку с этажерки:
— Уходите!
В руках у него оказался каролинг — мальчишка держал его обеими руками, для одной он был тяжел. Егерь отступил:
— Не глупи.
— Ага.
Гость пожал плечами, встряхнул кошачью шкуру.
— Это не ваше. Отдайте.
— А фиг, — передразнил он.
Коротко вспыхнуло и затрещало. А потом — гулкая темнота, похожая на омут или старый колодец. Но из омута можно вынырнуть, а из колодца, говорят, видны звезды. А тут...
Гелька вжимался в подушку лицом. Острые лопатки дергались в беззвучном плаче. Пашка сидел на краю кровати, бессмысленно теребя белый кончик хвоста. Когтистые лапы шкурки загребали ковер.
— Гель...
Гелька всхлипнул в подушку:
— Все. Без меня.
— С зайцем, — сказал с этажерки Люшка.
— Илья, — проговорил Пашка деревянным голосом. — Слезь и не майся. И помолчи. Нельзя без тебя, Гель...
Гелька рывком сел, размазал по щекам слезы.
— Они меня... все равно найдут. И вернут.
— Да почему-у?!
— Потому, — вздохнул он.
Над левой его ключицей синело в опухоли клеймо: лента Мебиуса, перечеркнутая стрелой — знак «Армады».
Ника Ракитина © 2008
Обсудить на форуме |
|
