ПРОЕКТЫ     КМТ  

КМТ

Фантастика 2008

Юлия Горина © 2008

Важная вещь

   Многим из нас в определенном возрасте кажется, что именно он своей жизнью сделает что-то безумно важное для всего человечества. Хочется славы, ощущения собственной значимости, только все это мы осуществим завтра, вот только сейчас закончим писать черновик своей жизни, приготовимся к великим делам — и сразу займемся чем-то стоящим и настоящей жизнью. У меня, как и у большинства, до чистовика руки так и не дошли.

   Когда пришел мой черед выбирать профессию, я решил, что стану курьером. Временно. А что, перевозить артефакты и ценные пакеты, потрогать космос, помотаться по миру, пока молодой, — может, не так престижно, как носить военный мундир, но тоже увлекательно и значительно безопасней. Ну а потом выберу серьезную специальность, осяду где-нибудь в теплом местечке и начну что-то важное.

   После окончания училища меня направили по распределению на научную станцию G-N-1, которая тогда являлась центром изучения Галли-Энна.

   О планете я знал только что она напичкана алмазами, скована вечной мерзлотой, а самые развитые местные существа — галлиены, которых тогда называли просто котами.

   Я увидел их на станции в первый же день как прилетел. Топал из биологического центра по поручению, а мне навстречу процессия из восьми вооруженных разведчиков и пяти котов, доставленных для исследований.

   Я был потрясен.

   Галлиены, которых вы могли видеть в биоцентрах, лишь слабое подобие настоящих котов. Как бы не плевались от чувства собственной важности наши ученые, все-таки искусственно восстановленное не то же самое, что оригинал. Те коты достигали более двух метров в длину, не считая хвоста, высокие на лапах, свитые из лоснящихся черным бархатом мускулов. Плавные в движениях, они шли в намордниках, из которых торчали белые как сахар клыки. Могучие лапы сковывали тонкие, но смертельные при сильном натяжении цепи.

    — Эй ты, посторонись! — крикнул мне один из разведчиков, и я поспешно свернул с их маршрута вправо по коридору. Когда они проходили мимо, один из котов поднял голову и чуть повернулся в мою сторону. Его глаза сверкнули раскаленными головнями, мы встретились на мгновение взглядом — и у меня внутри все оборвалось .

    Если бы он имел возможность утолить свою ненависть, для всех в том коридоре наступил бы Армагеддон, и для меня в том числе. Я попятился и решил, что пора проваливать.

    Будь я умнее, понял бы, что проваливать надо со станции вообще.

   

    — Насколько они разумны? — спросил я потом у знакомого биолога в курилке.

    — Мы пытаемся это выяснить, — пожал тот плечами, — скорее всего их развитие соответствует уровню высокоорганизованных земных млекопитающих.

    — Как мы?

    — Смешно, дружище. Нет, я про мартышек и дельфинов. Только если с последними можно как-то договориться, эти туповаты и агрессивны сверх всякого понимания. Три дня назад, например, в зверинце одна кошка в припадке ярости загрызла трех своих новорожденных детенышей, хотя пищи в кормушках хватило бы на пятерых. После этого несколько часов подряд боролась с клеткой, находящейся под напряжением. Воет, трясется от разрядов, и раздирает при этом в клочья себе десны о прутья. А ты говоришь — разумны. Любая мартышка бы поняла... Пришлось пристрелить.

    Тем временем нападения на наши посты безопасности и базы разведчиков участились. В драке зверюги чаще всего перегрызали глотку, сжирали лицо и «стружничали» — поднимется на задние лапы, вопьется когтями в голову — и рраз вдоль всего тела. Один раз мне поручили приемку тел погибших во время очередной миссии — полосы мяса, свисающие с ног, ободранный череп и проглядывающие кости впечатлили так, что мой желудок вывернуло наизнанку прямо во время процедуры. Меня потрепали понимающе по плечу и посоветовали выпить после работы... Я потом долго не спал..

   Коты ненавидели нас. Хотя с чего им нас любить — мы, между прочим, хозяйничали на их территории, на их планете.

   Через три месяца аккуратной работы я получил право на внешние поручения, и этому, идиот, так искренне радовался!

   Моя карьера рухнула на четвертом внешнем поручении.

   Задача заключалась в доставке собранного разведчиками материала к нам на станцию. Я прибыл на Галли-Энн, с шиком приземлился в охраняемой постами зоне, принял с рук на руки небольшой опечатанный ящик, вернулся на челнок и ...

   Я так и не понял, что же произошло. Вдруг челнок закрутило, как веретено, приборы отказали, машину швыряло и куда-то несло, а потом я врезался в белое тело планеты.

   Горькая мысль обожгла мозг, что, вот, мол, ты и помер, дружище — и наступила темнота.

   Но я не герой, и трагическая красивая смерть — не мой вариант. Я умру как-нибудь совсем глупо, это уж точно. Так вот, очнулся я с разбитым лбом и болью в каждом суставе внутри насквозь промерзшей машины.

   Галли-Энн — царство снега и льда, там даже летом на экваторе слезы под веком стынут, сами знаете. Термокостюм мой работал на пределе, руки и лицо уже как у мертвеца, вокруг все ледяное, приборная панель умерла, тусклый аварийный свет подрагивает— вобщем, дело дрянь. У меня даже реаниматора в аптечке не было — вы-то сейчас конечно без него никуда, даже если просто летите на Урбис рыбку половить, а еще пятьдесят лет назад ими пользовались только серьезные ребята, военные, исследователи, разведчики, при исполнении.

   Я чувствовал, что меня начинает колотить, то ли от холода, то ли от страха, а может от того и другого вместе взятых. Необходимо было принимать какое-то решение, оставаться дальше в мертвом челноке означало в ближайшее время уподобиться ему. А мне не хотелось, ой как не хотелось!

   Чтобы выжить, нужно двигаться.

   Двигаться. Легко сказать! От осознания предстоящего выхода в кишащий кровожадными тварями свистящий и воющий ад уже заранее перехватывало дыхание. После котов самое опасное на Галли-Энне — ветра. Мороз можно как-то перетерпеть, если только двигаться, а вот ветер кого хочешь доканает.

   Я ободрал обшивку своего кресла — славной штукой отделывали кресла во времена моей молодости, плотная, непродуваемая, просунул в дыру для подголовника свою несчастную голову и затянул получившуюся распашонку на поясе ремнем. Бинтами я сделал себе варежки, из форменного шарфа — маску. Долго вертел в руках бластер. С ним, конечно, спокойнее, только уже через пятнадцать минут он станет бесполезным грузом, ведь чтобы им воспользоваться, нужны гнущиеся пальцы. Да и потом какой из меня стрелок в условиях малой видимости? Наконец я принял верное решение и выбрался наружу.

   Безоружным.

   Ветер плюнул мне в лицо колючим снегом. Я стиснул зубы, поежился и попытался сосредоточиться на определении направления. Челнок упал недалеко от места назначения. Самый главный и узнаваемый ориентир — большая гора, похожая на ступенчатую пирамиду, — маячил вдали как сонное видение за пеленой снега. Там, с другой ее стороны, начиналась зона, подконтрольная постам безопасности. Доберусь туда — и все хорошо.

   Добраться бы... Мои ноги проваливались в лучшем случае по колено, благо, ботинки держались стойко и долго не набирали снег. Ветер обжигал незакрытую часть лица, медленно, но непреклонно проникал под костюм. От дыхания мой шарф скоро стал коробом, как ношеные неделю носки. И тогда мне открылась простенькая истина: пока иду — я жив.

   Пока иду.

   Достаточно остановиться на минутку, и холод тут же начинал шевелиться в костях и усталых мышцах. Если постоять еще чуть дольше, начинало клонить в сон. И я заставлял себя переставлять ноги снова и снова.

   Вечерело буквально на глазах, снег стал синим, по нему то там, то тут скользила чья-то гибкая тень. В голову полезли мысли, которые старательно фильтровались и убивались всю дорогу. Ощущение присутствия наблюдателей становилось все отчетливей. Нужно было сконцентрировать все свое внимание на черном силуэте горы, похожей на ступенчатую пирамиду, и не поддаваться панике.

   Я спешил. Никогда еще я не стремился к заветной цели с таким первозданным рвением.

   И мне казалось, что осталось совсем чуть-чуть — но на открытой местности крупные объекты всегда кажутся близкими. Ты идешь час, два, три — а они все там же. Так и я все месил и месил снег, ни на йоту не приблизившись к своему спасению.

   Руки и ступни уже не ощущались, икры сводило судорогой, вокруг загустела фиолетовая ночь, где-то совсем близко слышалось время от времени урчание галлиенов — и...

   Я сдался.

   Мое тело больше не могло сделать ни шага, ни полшага. Оно встало как вкопанное, и того огрызка воли, который еще оставался, оказалось слишком мало, чтобы сдвинуться с места. Я рухнул в белую смерть на колени, неуклюже сорвал с лица шарф и заплакал. Да,черт возьми, рыдал как девчонка, и мне не стыдно говорить об этом. Слезы превращались на щеках в лед... Эхх...

   Это был конец. Я приготовился умирать.

   Не помню, что происходило дальше. Ни черта не помню. Следующий фрагмент памяти — страшная боль в руках и ногах. Я заорал, и видимо потерял сознание.

   Потом мне то ли снилось, то ли чудилось тепло, клетчатый плед — и я тыкался лицом в это велюровое тепло, меня лихорадило, но боли уже не было — только покой, абсолютное спокойствие.

   А когда наконец открыл глаза, даже заорать не смог.

   Мне в лицо дышала огромная черная морда с торчащими из пасти клыками сантиметра в два. На моих плечах лежали тяжелые лапы.

   Я спал в снежной берлоге в объятиях огромного кота! Лежал у него на пузе и ощущал удары его сердца. Меня будто парализовало.

   А кот открыл глаза и уставился на меня — два куска вспыхивающей магмы в маленьких глубоких глазницах.

   Сколько раз рассказываю эту историю, никогда не могу подобрать слов, чтобы описать свои чувства как следует. Вот вы смеетесь надо мной, когда я говорю, что у тех тварей был интеллект и была душа, вы смеетесь потому что не видели их, потому что не чувствовали в своей груди торопливые удары его сердца.

   Он знал, что я боюсь. И что хочу жить. Два глаза, пульсирующие красным отблеском, смотрели через мои расширенные зрачки в самое нутро. И я вдруг понял.

   Кот не испытывал яростной ненависти и не хотел моей смерти. Он предчувствовал свою. И хотел, чтобы его поняли и помнили.

   Чтобы их помнили.

   Шкура пахла мускусом, лежа в складках ее горячего бархата, я жил, потому что его сердце согревало меня.

   И снова память отключилась, мозг погрузился сонный бред.

   

   Лихорадка покинула меня так же незаметно, как началась. Очнувшись, я осмотрелся.

   То ли берлога на более-менее здоровые глаза оказалась значительно больших размеров, чем мне показалось в первый раз, то ли это было уже другое место.

   Низкий, но обширный снежный зал вмещал десяток кошек. Почти все из них дремали, согревая друг друга своим теплом, двое в углу хрустели окровавленными костями добычи. А чуть поодаль лежала, очевидно, молодая самка, а перед ней возились двое котят. Я наконец отважился пошевелиться и попытался привстать, опираясь на руку — и пронзительный крик из моей груди разбудил всех.

   Я катался по полу, корчась и прижимая к груди две культи. У меня больше не было кистей рук.

   Один из котов вдруг решительно потянулся к моей руке. Я замер. Моих кистей им не хватило. Меня съедят по частям, а не убили меня сразу потому, что горячая кровь им приятнее на вкус! — вот что пронеслось в голове.

   Кот облизнул мне растревоженную неловким движением рану. Я закрыл глаза. Движение языком повторилось. Потом еще и еще — и боль отступила.

   Их слюна обладала анестезирующим действием. Они избавили меня от мертвых частей тела и зализали раны, остановив тем самым горячку и отравление всего организма. То же самое они сделали с пальцами у меня на ногах, объев ботинки.

   Кот пристально смотрел на меня, а потом осторожно, словно опасаясь меня испугать, отодвинулся в сторону. А на его место пришла молодая самка. Она потянулась и грациозно перекатилась с живота на спину, демонстрируя мне свое переполненное вымя. И... Не поверите, но я знаю, каково молоко галлиенов на вкус! Оно чем-то похоже на манную кашу, жирное и сладкое. Жадно припав к тугим соскам, я чувствовал, как блаженно и расслабленно вибрирует ее тело, издавая похожий на урчание звук, и пил, пока не услышал недовольное шипение, напомнившее мне, что я тут не единственный претендент на кормежку. Котята, отталкивая меня колючими лапками, припали к материнской груди. Я улыбнулся.

   Единственный человек на планете, который не воевал с галлиенами, не препарировал их тела, не ставил эксперименты, не выслеживал поселения, получил уникальное право провести несколько дней в их племени.

   Почему они не перегрызли мне горло, не пустили на лапшу или в конце концов просто не оставили меня в снегах? У меня нет точного ответа. Возможно, если бы бластер оказался при мне, история сложилась бы совсем не так удачно. Может быть, у них не принято бросать беспомощных и слабых, даже если они из враждебного рода. Или им на самом деле хотелось чтобы кто-то из стана врагов смог увидеть их мир изнутри?

   Да, я по-прежнему помнил, что они — убийцы, но не человеку предъявлять кому бы то ни было подобное обвинение. Я вдруг осознал, что они как древние кинжалы, как изогнутые луки, изящно дарящие смерть, являются сочетанием грации и мощи, красоты и опасности. Просто страх до этого не позволял мне увидеть такую очевидную вещь. Мне — как и всем остальным.

   Ночью все кроме кормящей самки, одного самца и котят куда-то уходили, очевидно, на охоту, и тогда в берлоге становилось холодно. Мы с котятами грелись от взрослых, и, наблюдая, с какой нежностью они относятся к малышам, вспомнил случай, поведанный мне на станции знакомым биологом, и изумился его слепоте.

   Та самка проявила не агрессию. Она проявила любовь.

   Как другие демонстрировали не недостаток разума, а нежелание идти на контакт. Не бессмысленную агрессию и злобу, а гнев и ненависть.

   Они были гордыми свободолюбивыми владыками заснеженного мира. Слишком гордыми.

   Не смогу объяснить, но мы понимали друг друга. Без единого слова, на каком-то интуитивном уровне, через взгляд.

   Как-то я заметил, что с момента моего пробуждения охотников осталось шесть. Мне стало грустно.

   И один из котов, самый крупный из всех, с искорками седины в черной шерсти, подошел ко мне и лег напротив. Ему тоже не спалось. Мы долго общались в полной тишине, глаза в глаза, мы читали эмоции и мысли, о жизни, смерти, бессмысленности и смыслах бытия, о нашем предназначении. Время от времени отворачивались в разные стороны, чтобы взять паузу и подумать о чем-то своем...

   Я не знал, для чего живу. Он видел смысл жизни в достойной смерти и славной памяти. Я пытался объяснить ему что такое добродетели, а он не мог понять, как такое учение могло возникнуть в нашем племени. Мораль его народа строилась на справедливой битве, храбрости и свободе.

   И все-таки он терзался печалью, так же как и я.

   Это был самый откровенный разговор в моей жизни.

   

   Разбудили меня человеческие голоса и звуки выстрелов, смешанные с рычанием и воплями. Разведчики обнаружили каким-то образом берлогу, и своим появлением видимо вспугнули котов — когда меня нашли я был один в берлоге, но в моем теле еще сохранялось чье-то тепло.

   Все удивлялись, как мне удалось выжить. Я сначала, да и потом пытался им объяснить, но думаю они посчитали, что от пережитой близости смерти и опасности у парня просто немного крыша поехала. Меня сочувственно слушали, а потом торопливо возвращались к своим делам со словами, мол, ты главное не волнуйся, все позади.

   В то утро мы захватили Галли-Энн и официально сделали его своей колонией. Враждебные элементы уничтожались сначала на местах, а потом с воздуха, чтобы с минимальными потерями но результативно... Такое вот приключеньице... Больше я курьером не работал. Год мотался по больницам, где мне пытались выправить не только протезы, но и психику... Серьезной специальности так и не получил, да и вообще... Вобщем, до чистовика мои протезированные руки так и не добрались. Ну что, парни, стоит мой рассказ хорошей выпивки?

   Молодежь оживилась:

   Отличная байка, дружище. Эй, Кир, налей Доходяге чего он захочет!

   У меня в той битве на Галли-Энне погиб отец, — сказала немолодая официантка, мечтательно подпирая руками полный подбородок.

   Так вот значит где ты руки оставил? — то ли спросил, то ли сделал вывод новенький в баре и пока еще никому не знакомый посетитель, длинный бородач в рыжей куртке технического персонала космодрома.

   Доходяга, совершенно седой морщинистый старик, с жалкой улыбкой продемонстрировал грубые устаревшей модели металлические протезы:

   Обе кисти, как видишь. Бинты — плохое средство защиты от мороза. Ты сюда посмотри. — Доходяга заговорщически подмигнул и, отодвинув стул от барной стойки, задрал обе брючины.

   Началось... — пробормотал бармен, наливая местному сказочнику двойную порцию водки.

   Тоже! — победоносно воскликнул старик, продолжая — Руки-то понятно, а вот ноги я потерял по глупости врача. Там отморожены были только пальцы, но он запустил лечение, и в итоге пришлось обе ступни так же в утиль.

   Марк, если ты задашь еще один вопрос, он начнет тебе рассказывать как ему ноги резали! — хохотнул кто-то, — не очень подходящая байка, если ты намерен сегодня ужинать.

   Кто-то поддержал говорившего смехом, Доходягу хлопали по тощей спине, подбадривая и посмеиваясь.

   Он не обижался на них. Смущенно улыбаясь, стискивая поскрипывающими по стеклу протезами стакан жадно, вкусно пил.

   Кир, не жмоться, налей ему еще!

   Доходяга, сигаретку дать?

   Тот крякнул и не успел даже что-то сказать, как ему в клешню кто-то уже сунул полупустую пачку.

   Слушай, а где он живет? — спросил длинный бармена. — Я здесь третий раз, прихожу — он уже здесь, ухожу — еще здесь.

   Ты о Доходяге? Понятия не имею, но в десять утра, когда я прихожу приводить в порядок посуду, он уже сидит на крыльце.

   У него никого нет?

   У него есть этот бар. Ты не беспокойся за него, старика здесь никто не обижает, местные завсегдатаи постоянно покупают ему еду и выпивку.

   Длинный кивнул и отвлекся на какой-то разговор.

   

   Доходяга пересел в дальний угол бара, глотал водку, не закусывая, все так же странно и смущенно улыбался, когда мимоходом кто-то хлопал его по тщедушному плечу, здороваясь или прощаясь, но его седая голова подрагивала, а в глазах закипали пьяные слезы.

   

   Он вспоминал то, о чем никогда никому не рассказывал.

   Он вспоминал черные кляксы на утреннем голубом снегу.

   День медленно наступал, и тени под ними приобретали алый цвет.

   Звуки оружия. Крики людей.

   Он их почти не слышал.

   Вырвавшись из чьих-то рук, шел по снегу, превозмогая боль. Самка, кормившая его своим молоком, еще хрипела. Из пустых глазниц струилась кровь, а у него не было даже рук, чтобы прервать ее мучительную агонию.

   Кто-нибудь, дайте бластер! Дайте бластер!!! — но кто услышит сумасшедшего во время боя?

   Их было много, очень много — в странных позах, с раскинутыми лапами, остекленевшими черными глазами без огня. Ленты внутренностей на безупречной, как фата невесты, поверхности снега. Хрип дыхания и дрожь разрезанных напополам тел. Котята, пронзительно, совсем как дети, визжащие и плачущие от страха и непонимания, разрываемые выстрелами. Неспешно выходящие из берлог под выстрелы старцы, отказавшиеся сопротивляться, с дерзко вскинутыми головами, ожидающие меткого стрелка. Воины бились до последнего, и иногда они успевали снять стружку с человеческой плоти перед тем как навсегда застыть в очередном броске.

   Бой длился не более получаса. Большое поселение галлиенов было уничтожено.

    Мольбы, крики и рыдания остались в прошлом. Все кончено.

    А его все никак не могли остановить. Люди показывали пальцами на нелепую пошатывающуюся фигуру, бредущую меж тел.

   Время от времени он опускался на колени, бережно поднимал тяжелые головы своими культями, и руки дрожали, а на черных бархатных мордах сверкал снег.

   Он заглядывал им в глаза и все что-то говорил, говорил...

   Говорил, что сумел понять.

   Что будет помнить. Что гордость достойна памяти. Что ветра Галли-Энна не устанут рыдать о них , а снега никогда не признают других хозяев. Что тепло их крови еще живо, оно бьется теперь в его груди. Что их смерть достойна уважения врагов. Что их великая печаль будет жить вечно в его сердце.

   А тела их были холодны, в остекленевших глазах не находилось ответа, а кровавые пятна медленно забеливал мелкий колючий снег.

   Когда его уводили насильно с места расстрела, он непрестанно бормотал: «Как вы могли?.. Как вы могли, они же прекрасны!..»

   

   Заплетающийся язык снова и снова повторял: «Как вы могли... как вы могли, они же были прекрасны...прекрасны...» Но Доходяга часто что-то бормотал после того как выпивал, и на это никто никогда не обращал внимания.

   «Прекрасны... прекрасны...»

   

   Бар бурно аплодировал стриптизерше Лили, небрежно бросившей в толпу свой блестящий лифчик.

   А почему бы и нет? Ведь стоящими и важными вещами они все займутся завтра...

Юлия Горина © 2008


Обсудить на форуме


2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Разработчик: Leng studio
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.