|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2008 Борис Павлов © 2008 Эта жизнь за окном Падал первый в этом году снежок. Чуть неуверенно он приземлялся на замерзшую траву, в мутную зябь луж. Таял. Недолговечный первый снежок. Совсем еще не пушистый, даже напротив — колючий и мокрый. Но все равно прекрасный.
Ника потянула меня за рукав. Я обернулся. Смесь застенчивости и вызова читалась на ее прекрасном личике. Она указала замерзшими пальчиками на скамеечку на аллее парка.
— Сереж, пожалуйста. Мы так давно просто не сидели рядышком. Так хочется, чтобы ты обнял меня, и... и целовал. Помнишь, как раньше?
— Ты совсем замерзла, глупая, — я взял ее за руку. — Говорил же — одень перчатки. Нет. Не послушалась. Ведь говорил?
Ника улыбнулась. Знала, что немного побрюзжу, а потом уступлю ее просьбе. Я смахнул снег — под теплом ладони он растворялся, превращаясь в воду, протер доски насухо рукавом куртки и сел.
— Не угодно ли принцессе присесть на трон? — я постучал ладонью по коленям.
Вероника села и обхватила меня руками за шею.
— Брр, какая ты ледяная, — я поежился.
— Я знаю прекрасный способ согреться, — она вложила во взгляд своих серых глаз столько эротизма, что я почувствовал себя жертвой Дианы-охотницы.
— Начнем, — шепнув, Ника подалась вперед.
Губы ее были теплыми и немного сухими, а от помады на языке оставался вишневый привкус.
Мы оторвались друг от друга не раньше чем через два тысячелетия. Нет, время не останавливалось — оно просто стало медленным и очень тягучим.
— Как здорово, Сережка!
Ника прижалась ко мне. Я касался щекой прядок ее каштановых волос. Мы молчали.
Снегопад усиливался, быстро темнело. На аллее как бы нехотя начали разгораться фонари.
— Смотри, какой забавный дядечка. — Ника вырвала меня из глубокого ничто.
Я всмотрелся в снежную метель.
Нелепое темно-зеленое пальто, трость в руке — сильно хромая на левую ногу, по аллее брел старик лет семидесяти. Когда он подошел ближе, мне вспомнился волшебник из детской книги про Незнайку. Может из-за того что на синем шарфике незнакомца поблескивали золотые звезды, а может просто во всем его нелепом облике чувствовалась какая-то неуловимая атмосфера сказки.
— Это старый волшебник, — шепнула Ника мне на ухо, когда дед остановился рядом с нашей скамейкой.
— Великий звездочет разглядит вашу судьбу по танцу снежинок, — ответил я совсем тихо, и Ника прыснула со смеха.
Дед остановился напротив нас. Теперь я мог разглядеть его во всех подробностях, типа прогрызенной молью дырки на рукаве
— Молодые люди, у вас не будет спичек? — Он извлек из внутреннего кармана пальто пачку сигарет и достал одну штуку.
Вероника покачала головой, я полез в карман за зажигалкой. Вспыхнул огонек, старик прикурил. Держал он сигарету так, чтобы снег не намочил ее. Затянулся. Кольца дыма, одно за другим, бесследно растворялись среди снежинок.
— Когда выпадает первый снег, я всегда курю, — он как будто извинялся. — Ребята, не мешаю вам?
— Нет, Что вы, — Ника выпалила это вперед моего «да», застрявшего где-то на кончиках зубов.
— Нет, не мешаете, — взвизгнул я, поскольку Ника ущипнула меня за ногу. «Да» окончательно заледенело и упало под ноги в мокрую грязь.
— Присяду? — Не дожидаясь ответа, он плюхнулся на скамейку, даже не очистив себе местечко. Трость положил рядом. Несколько десятков секунд молчания, пока еще пара дымных колец пыталась взлететь к небесам.
— Всегда курю, когда идет первый снег. В этом году он выпал рано. Ноябрь. Самое начало. А уже снег. Хе-хе! Последние годы, ежели во второй половине декабря снег пойдет, так уже за счастье считали. А тут — октябрь толком кончиться не успел!
Он смолк. На сей раз пауза затянулась. На десятом или одиннадцатом кольце (не уверен, на каком точно, я сбился на восьмом: то ли это было одно причудливое колечко, то ли два) он кашлянул и внимательно принялся нас рассматривать.
— Ребята, а вы верите в судьбу? В то, что все в жизни предначертано заранее, и мы это не сможем изменить? Что бы мы ни делали — все пойдет, как было задумано кем-то свыше, — он посмотрел в небо, подставив лицо снежинкам.
— Нет, — Ника спрыгнула с моих коленей, — человек сам может решать, что с ним будет. «Будь, как должно быть!» — это девиз слабых. Девиз тех, кто боится отвечать за свои поступки.
— А если вы, зная будущее, попробуете его изменить? Не станет ли все значительно хуже? — старик посмотрел на меня.
— Ух. Не ожидал урока по философии этим вечером. Не знаю, что ответить, — я покачал головой. — Никогда не раздумывал об этом.
Дед вздохнул и откинул догоревшую до фильтра сигарету.
— Разрешите мне кое-что вам рассказать, — словно по волшебству в открытой ладони возник брегет — я не заметил, чтобы он его доставал. Старик сверился с часами, причмокнул губами с задумчивым видом и закончил свою мысль, — Я не отниму у вас много времени. Надеюсь, к концу рассказа вы определитесь.
Он положил ладонь на трость и, выбивая нехитрый ритм, начал:
— Тогда я был такой, как вы сейчас. Только времена другие были: цели, желания, мечты — все было немного иначе. Вроде и похожи как два далматинца из одного помета, а приглядишься — нет, крапинки-то совсем разные.
Было тогда мне восемнадцать годков. Приехал в город из села такого маленького и далекого, что сам забыл его название. Приехал поступать в институт. В кармане пара грошей, да адрес дальнего-предальнего родственника, который приютил на пару дней. Дальше своими силенками — перебрался в общагу, сдал экзамены, поступил. И вот к середине первого курса тот родственничек дальний вдруг объявился. Приехал, прямо с занятий вызвал, встал передо мной в позу и объявил, что едет куда-то в Сибирь по заданию партии... Высказал он мне это, потом и говорит, чем, мол, тебе в общаге жить, перебирайся в мою берлогу — и мне спокойнее за квартиру, и тебе удобнее. И так со значением подмигнул, что я покраснел. Молодой был, смутить легко было. Хе-хе. Но кстати, удобнее все-таки стало. В общежитии мы в комнате втроем ютились. Комната...тьфу, одно только название. Три кровати, стол да шкаф. Вот и все что помещалось. В моей деревне собачья будка просторнее. А тут... своя квартира.
Остался я царьком в хоромах. Вот так вот! Года на три минимум. Сам родственник (он просил называть его дядей Игорем) сказал, что раньше не жди. Все-таки неплохой был человек. Хотя в первую встречу, он мне не понравился. Напыщенным показался. Индюк и только.
Я переехал сразу же. Что мне было в общаге собирать? Свитер, две пары брюк, да кипятильник — тогда он у всех был. Без кипятильника тебя и за человека не считали.
Радости было! Как сейчас помню, на кухне возле распахнутого окна — балкона в квартире не было — стоял и курил. Как раз первый снежок летел. Я ловил его в ладонь и пытался растопить дыханием — не успевал. Первый снежок — штука странная. Он тает от всего. Как только умудряется до земли долететь? Никогда не понимал. И тогда стоял, смотрел, снегом любовался, покуривал. Хотя мне родственник запретил курить в квартире, но я рассудил, что в открытое окно можно. Правда, потом я уже плевал на все его запреты с высокой колокольни. Колокольни...гхмм, о чем это я?
— Вы курили, ловя на ладонь снежинки.
— Спасибо, милая, — глядя, как он достает очередную сигарету, я протянул зажигалку.
— Вот, также курил и любовался первым снегом. А потом зазвонил телефон. Подхожу, еще и трубку не снял — слышу звон. Бегом на кухню. Мамочки мои! Ветром захлопнуло окошко и от удара стекло разбилось. Вот не было печали, да черти подкачали! А телефон трезвонит и трезвонит. Ну, я набрался храбрости и снял трубку. Сердце в пятки ушло. Думаю, кто успел нажаловаться? Рядом соседка одна такая противная жила. Злая была как собака, еще и с бородавкой над верхней губой — мерзость. Не говорила, только кричала вечно. Каюк, думаю. Несомненно, она уже доложила дяде Игорю, все ему передала, и он теперь жаждет убить меня по телефону. Пока трубку к уху прикладывал, весь извелся. Потом сообразил — телефон-то раньше зазвонил. Успокоился. Дядя просто сообщал, что нормально добрался, поинтересовался моим здоровьем и под конец разговора сказал, что завтра приедет его старинный друг из Киева — заедет, переночует. Попросил, чтоб я не пропадал и дождался его. Не куковать же человеку на улице.
Я тут же собрал деньги, что у меня были, все до копейки. Погоревал, что придется голодать до следующей стипендии, да еще и ночами вкалывать, чтобы совсем не окочуриться от голода. Но делать нечего, открыл справочник, нашел телефон стекольщиков и позвонил.
«Все дни расписаны. Только на следующей неделе», — зло ответила диспетчер. Позвонил по другому, третьему телефону — тоже самое. Уже думал самому выскочить, поехать на толкучку — может, найду кого, посулю денег, бутылку сверх... Остановило, то, что за окном темень непроглядная. Забил окошко старыми газетами, чтобы дуло поменьше, да отправился спать
А на утро в дверь раздался звонок. Извинились, сказали, что нашли время и для меня. Такая забавная парочка стекольщиков: один коротышка, худой как спичка и лысый, второй — здоровый, высокий. Даже толстый. А на голове, мама родная, такая поросль была. Вряд ли можно было найти расческу, чтоб «это» расчесать. Такие лохмы. Видимо, он их с рождения не мыл.
Помню, еще, что здоровяк все время молчал, а коротышка сморкался и вытирал нос о собственный рукав. Оба стекла в кухне они заменили.
«Второе надо бы поменять, хозяин. Не ровен час лопнет от мороза», — объяснил мне тогда коротышка, вытирая сопли о спецовку. Я, скрипя зубами, согласился, предупредив, что денег у меня кот наплакал.
«Ничего страшного, мы ж понимаем. Простой студент, что ж мы не понимаем, а?», — он хлопнул напарника по плечу. Для этого ему пришлось встать на цыпочки. Здоровяк кивал. Он, по-моему, так и не произнес тогда ни единого словечка.
Справились они быстро, я даже не опоздал в институт. Помню, первая лекция у Карла Валентиновича была. Какой преподаватель был! Физику по полочкам раскладывал — любой дурак понимал ...
В тот день я вернулся домой рано. По телевизору смотреть было нечего, поэтому сидел в кухне, слушал радио. Ждал, пока вскипит вода в чайнике, и смотрел в окно. На улице играли детишки, парочка — мальчик и девочка. Лет семи, наверное. Мальчонка в такой смешном петушке был, кисточкой себе все время по носу попадал. Катались на качелях, кто выше и сильнее раскачается. Девчонка ничуть не слабее качалась и выиграла бы, если не разжала ладошки. От страха чтоль? Ну и вылетела с качелей по такой дуге, что у меня аж сердце екнуло. Я прижался к стеклу и смотрел. Мамаши их, тока были рядом, куда-то подевались. Она, бедняжка, лежит и не двигается. Мальчонка подбежал к ней — заревел. А она молчит. Я в чем был — в тапочках, майке и трениках побежал во двор. Дверь не закрыл, чуть со ступенек не свалился, выбежал на улицу и вперед к качелям. Не вижу ничего перед собой, думаю, что с девочкой. Подбегаю... и останавливаюсь. Что за черт? Девочка и мальчонка качаются, как ни в чем не бывало. Друг друга подзуживают, заливаются хохотом. Стою как дурак перед качелями в тапочках. Дети надо мной смеются, а на улице холод — не чета нынешней погоде. Развернулся и хотел идти, шага не успел ступить, как девчонка срывается с качелей. Прямо на меня летит. Я даже руки не поднял, так и стоял как вкопанный. Хорошо она меня тогда приложила, вместе на землю свалились. Она тут же вскочила и с воплями убежала, даже спасибо не сказала. Я — домой, потирая ушибленные места, и стараясь переварить произошедшее. Дома уже чайник выкипает. Я сделал какао — страшная гадость, да чая не было, закурил и попытался понять, что произошло. Ну не могла же она второй раз залезть на качели, пока я бежал ей на помощь? Да еще вдобавок второй раз упасть — мало в первый раз хлопнулась? Ну, а что еще можно было подумать. Это потом я понял, что ошибался...
Старик снова попросил прикурить, во время разговора он отвлекся, и озорная снежная пушинка погасила огонек сигареты. Мы с Никой сидели и слушали.
Фонарь справа от скамейки заморгал и погас. Странно, но стало уютнее.
— Второй раз я заподозрил неладное, через два или три дня. Разве уже вспомнишь. Э-эх. Сейчас уже не могу сказать, что на завтрак ел, куда уж в такие дали залезать.
Шел в институт, а в соседнем подъезде народ толпится возле скорой помощи. Я удивился. С полчаса назад к этой же парадной подъезжала машина, вытащили Арину Ивановну — забавную старушку. Она вечно ходила в старом жутком синем свитере. И летом и зимой. Только в холода, накидывала на себя дырявое пальто, сквозь которое еще сильнее просвечивала синева свитера. Ее погрузили и повезли. Какой несчастливый подъезд! Второй раз за утро. Что ж к вечеру будет?
— Кто болеет? — решил поинтересоваться я у водителя.
— Да, старушка какая-то, видать с сердцем беда. Вот-вот несут, — шофер поспешил навстречу выходящим людям. Я протиснулся за ним, оттолкнув любопытных в сторону. Докторша и молодой парень — внук бабки, тащили носилки. На них лежала Арина Ивановна. В своем вечном свитере. Я помог запихнуть в машину носилки, стараясь сделать это аккуратнее. Скорая отъехала. Внук Арины Ивановны поблагодарил и пошел обратно. Когда он уже скрылся в парадном, я нагнал его и поинтересовался:
— Санечка, или Ванечка, — старик помедлил, задумавшись, — как-то так его звали, — а к вам ведь уже приезжала скорая? Где-то минут тридцать-сорок назад, сразу-то, почему не увезли?
Саня — ну, или Ваня, а может быть и Петя — как же его все-таки звали? — старик потирал руки и, казалось, что вспоминает имя мальчишки всем телом. Он даже начал постукивать ногой в одному ему понятном ритме. Первой не выдержала Ника:
— Продолжайте, пожалуйста, ведь совсем не важно, как его звали. Что он ответил?
— Ну как же не важно, у каждого человека свое имя. И это важно, очень даже...Антоном его звали, вспомнил. Или все же Сашей. Ладно, — он вздохнул и продолжил.
— Саня, разве не приезжала скорая? Я своими глазами видел, как Арину Ивановну забрали и увезли.
— Вы что-то путаете, Петр Савельевич... а может он просто Петром меня назвал — не так уж я его и старше был..
Ника заерзала на моих коленях. Она терпеть не могла долгих предисловий и пустых слов.
— Петром меня он назвал. Сказал, помилуй вас, какие полчаса? Она двадцать минут назад почувствовала жжение в груди — сразу в скорую помощь позвонили. Вот так и сказал. Угу. А тогда скорые приезжали быстро — не то, что сейчас. Ждешь ее теперь два-три часа, если не больше, — старик сделал лицо, которое должно было выразить его нелюбовь к нынешнему времени, а затем невпопад добавил, — ... либо не приезжали совсем.
Вот и выходит, что скорой не было. И в то же время была. Из окна я ее видел — она была. Вживую — через полчаса. Как такое могло быть? Я заехал в общагу, и рассказал все своему другу Диме. Взяли мы шкалик и ко мне на квартиру. Ну, не ко мне — к дяде Игорю. Но тогда я считал, что квартира моя. Приехали, выпили и давай думать, что случилось. Друг, ох башковитый был парень, сразу просек, в чем дело. Стал он окна рассматривать. Нашел где-то лупу в кладовке. Все осмотрел: стекла рамы, подоконник и даже батарею под окном. Шерлок Холмс вылитый. Сказал, что надо провести эксперимент. Молодые были, любознательные. Сказано — сделано.
Весь день проводили опыты. Выпьем и давай в окно глядеть — друг другу описывать, что происходит. Ох, и насочиняли мы! Прошу прощения у дамы, но мы тогда два парня такое придумывали, едва завидим девушку. Ох! Друг над другом подшучивали. Опишем все это и шасть на улицу — проверять, значится. Нет, конечно, ничего такого не сбылось. Друг меня уж на смех начал поднимать. Точнее себя, что я его так здорово обманул. Говорит, схожу пока куплю что-нибудь пожевать, а ты придумай еще какой-нибудь обман.
Остался я смотреть в окошко. Гляжу, друг идет, остановился у подъезда, мне рукой помахал и начал танцевать. Как там в песне? Шаг вперед и две назад? Примерно так и вытанцовывает. Показывает руками, мол, что-нибудь через окошко видишь? Хотел на него, дурика, обидеться. Тут, гляжу, к нему подходит мужчина в сером пальто в клеточку. Они о чем-то разговаривают, а потом мужчина как даст моему Димке в ухо. Я тут же вниз. Спускаюсь и снова никого. Подождал. Друг подходит и начинает со смеху покатываться:
— Ты чего в тапочках стоишь? Меня ждешь?
Я ему рассказываю — так, мол, и так, выбежал тебя спасать.
Он снова давай смеяться. Потом говорит:
— Останусь здесь. Посмотрим, что будет.
Я назад вернулся, тогда уж совсем холодно было, накинул куртку — думал спуститься, вместе с Димой ждать что произойдет.
— Но ведь тогда точно такое не случилось бы. Ведь вас же двое было — «клетка» не рискнул бы подойти, — подал я голос
— Абсолютно точно. Я так же подумал и остался дома. Распахнул окно, чтобы не искажало — вдруг оно еще что-нибудь придумает. Сел в куртке на подоконник, наблюдаю за товарищем. Он танцевать начал, точь-в-точь как в прошлый раз. Раз, и тот же самый мужчина к нему подходит. Пальто — серое, в клетку. Начинают говорить. Но вот дальше все пошло по-другому. Димка ему хрясь, и в ухо. Серое пальто нападения не ожидал, а тут я еще из окна начал кричать. «Клетка» струсил и бросился наутек.
Спустя пять минут мы с Димой закусывали солеными огурцами. А потом он сказал:
— Когда я увидел, что оно в клеточку, как ты и говорил, только тогда поверил. Знаешь, как я струхнул? Он начал что-то бормотать, а я рассматриваю клетки на его пальто. И думаю... как же такое возможно, как можно предсказать, что человек будет делать? А потом... испугался, что если он мне нос сломает, как в твоем оконном видении? Не стал ждать его кулака, свой пустил в ход. Жуть, как страшно было. Ведь ты видел одно, а я другое делаю...
Мы пили до самой ночи. Просто пили, больше никаких экспериментов. Сидели и глушили водку, курили и, большей частью, молчали.
Вы, знаете, ребята, после этого случая я неделю боялся к окну подойти. На кухню заходил — старался на него не смотреть. Мне казалось, что стоит взглянуть, то сразу что-то плохое произойдет. Я винил стекло во всех плохих вещах, происходящих со мной. Соседка Арина Ивановна умерла, да и Дима заболел почти сразу после наших опытов, детей я на качелях больше не видел. Волновался за них. Переживал я тогда страшно. С учебой не ладилось, на работе проблемы возникли. Я уж подумывал стекло разбить. Но побоялся. Решил подождать.
— Позвонили бы стеклодуям этим, которые вам такой подарок поставили. Они бы быстро заменили...
— Я не рассказал разве? Запамятовал. Должны простить старика. На следующей неделе после того, как стекло мне поставили, утром в дверь позвонили. Открыл. Спросонья, даже не спросил кто. Оказалось, пришел мастер, устанавливать стекло. Как он удивился , когда я провел его на кухню и показал, что все уже сделали, причем ребята в такой же одежде как у него — видимо кто-то из его коллег. Ох, он матерился. Расспросил, как выглядят. Сказал, что я что-то напутал и ушел.
Может и зря, что не разбил...
Однажды в метро я увидел красивую девушку. Она ехала, держа в руке огромный букет ромашек. Белокурая, светящаяся. Знаете, говорят, влюбился с первого взгляда? Раз, и накатит на тебя по самую макушку. Так вот, тогда не накатило, просто чувство поднялось как прилив. Будто любовь, именно к ней, была всегда в моей жизни, просто до этого момента сидела где-то глубоко-глубоко.
Я сидел и не отводил от нее глаз. Она это заметила, но, видимо, в моем взгляде читались все нахлынувшие чувства, и она засмущалась. Когда поезд прибыл на конечную станцию, мы вышли и остановились посреди платформы. Девушка посмотрела на меня и засмеялась. «Мне вообще-то раньше надо было выходить», — сказала она, продолжая смеяться. А я только тогда сообразил, что проехал свою остановку. Оглянулся, чтобы посмотреть, где я. Словно во сне был, все таким нереальным казалось. Я даже ущипнул себя тайком. А моя незнакомка все заметила. Она засмеялась еще сильнее. Я даже не сразу вспомнил свое имя, когда представлялся.
Так и познакомились. Мы прогуляли бы с ней весь день, но Лена (моя Леночка) торопилась. Я проводил ее и поехал домой. Душу грело, что мы договорились с ней встретиться назавтра. Я так разволновался, что не спал всю ночь. Пропустил институт, поскольку заснул под утро, когда как раз надо было вставать.
Мы встретились возле Летнего сада. Стыдно признаться, но я в первый раз тогда в нем был. За два года пребывания в Ленинграде — только в Русский музей сходил. А тут... Да ради такого я бы куда угодно пошел, хоть на край света...
Мы бродили по аллеям, только на самом выходе я смог преодолеть страх и взял ее за ручку. Ладошка была такая маленькая, просто утопала в моей руке. — Старик поднял ладонь, и показал нам.
— Сейчас, уже все по-другому. Раньше ладонь была по-юношески горячей и не такой морщинистой. Теперь она как лед.
Он вынул из кармана пачку. Я разглядел название — Честерфилд. Почему-то мне казалось, что он курит что-нибудь непонятное — типа мифического Казбека.
— Черте что, осталась последняя.
Он извлек сигарету и швырнул смятую пачку в урну. Попал. Не дожидаясь просьбы, я протянул зажигалку.
— Мы просто бродили по улицам, держась за руки и, не помню как, оказались у моей квартирки. Леночка сказала, что замерзла. Я предложил зайти ко мне погреться. Она покраснела и сказала: «нет». Тогда я, не ожидая никаких ответов с ее стороны, побежал за свитером — всяко теплее будет. И уже выходя из квартиры, я посмотрел в окошко. Что меня дернуло зайти на кухню? Случайно. Мельком. Я увидел себя. И ее. Мы целовались. На земле рядом с нами лежал свитер.
Я на негнущихся ногах спустился вниз и вышел во двор. Она подошла ко мне. Я протянул ей свитер, не говоря ни слова, и вдруг внезапно выпалил: «Я люблю тебя». Она вскрикнула. Она коснулась моей руки. Легко-легко. А потом сложила губки бантиком и закрыла глаза. Я поцеловал ее. Какое это было блаженство. Я уронил свитер на землю, а сам с трудом стоял — ноги подкашивались. Мы целовались, а потом все-таки поднялись ко мне.
С тех пор отношение к окну у меня переменилось. Я решил узнать о нем все.
Поначалу я думал, что окно показывает в будущем только экстраординарные вещи. Нет, оно показывало и простых прохожих, и птицу, сидящую на ветке. Причем с каждым годом требовался больший промежуток времени, чтобы сбылось то, что я видел в окне. Когда я ловил ребенка с качелей, прошло не больше двух минут. Скорую видел спустя полчаса после их появления в моих окнах. Через полтора года, когда я успел спасти собаку от автомобиля, минимум уж был в районе трех минут. Максимум — минут сорок. Потом все дольше и дольше. Временами, правда, время снова уменьшалось. Появились колебания. Когда я переезжал на новую квартиру, тоже однокомнатную, на самой окраине Ленинграда — дядя вернулся из Сибири, раньше на полгода чем обещал, да еще и с женой — я забрал окна с собой. Поставил дяде другие, а эти перевез на новую. Решил, что они будут предсказывать и в другом месте. Не ошибся!
Даже составил таблицу: когда можно ожидать наступления этого самого предсказанного окнами будущего. Я назвал это время — время сбывания. По каждому году записал. Вплоть до 2020 года, думал — доживу. Сейчас, правда, в этом уже не уверен. Сдавать стал, болезни подкрались. Но таблица помогала сильно. Наизусть выучил. Вплоть до двадцатого года. В этом году время сбывания от пятидесяти четырех минут до часа двадцати. Видите, до си пор помню.
Потом Леночка переехала ко мне. Я продолжил эксперименты, но не так усердно, как ранее.
А когда мы поженились, я совсем забросил развлечения с окошком. Некогда стало — аспирантура, работа, семья — самое счастливое время! Молодость, любовь, счастье. Потом уже все было не то. Хотя бы потому, что молодость не вернуть.
Но ничто не продолжается вечно. Таков закон жизни. К сожалению, в скором времени все изменилось. Сам виноват. Старый дурак, сейчас бы я сделал все по-другому. Но тогда был глуп и молод. Снова эта молодость. Как счастье и проклятие одновременно.
Старик снова сверился со своим ручным хронометром.
— Началось все с того, что однажды я припозднился на работе. Домой поехал вместе с другом на его стареньком Рафике. Вы, небось, о таких машинах уже и не слышали?
Мы подъехали, и я решил повеселить любимую. Забрался на крышу автомобиля и начал кричать в окошко. Держал в руке букет гвоздик и пытался танцевать лезгинку, осторожно, чтоб не проломить крышу. На кухне зажегся свет. Но Лена не подошла к окну, не помахала мне рукой, не засмеялась моим дурачествам. В кухне я увидел нас. Мы говорили. Похоже, Лена была недовольна. Она швырнула букет, который держала в руках на пол и дала мне, тому мне, который был в кухне, пощечину. Снова принялась кричать. Снова ударила. Тот я не сдержался и ударил Леночку. Сильно ударил, так что Лена отлетела назад и повалилась на стол. Больше я вынести не мог. Я спрыгнул с крыши, чуть не отбил себе пятки, попрощался с приятелем, но уже не слышал, что он мне говорил. Букет я выкинул в ближайшую урну и не пошел домой. Мне было плохо. Как я мог так поступить? Неужели это я? Из-за чего мы ссорились? Что было бы, если я не увидел что произойдет. Внезапно страшная мысль прокралась мне в голову: что там с Леночкой, она же могла разбиться, когда падала через стол. Потом я расслабился — ведь это только могло произойти. Я решил не идти домой, по крайней мере, два часа. Тогда я еще до конца не убедился в своих опытах — не знал, что, скорее всего, достаточно было сорока минут. Я ходил по ночным улицам, сидел на ночных скамейках, курил ночные сигареты, не чувствуя их ночного вкуса.
С трудом дождался, когда истекут эти треклятые часы. Шел по лестнице, и сердце стучало бешено: «тук-тук-тук». На цыпочках вошел в прихожую, но Лена уже спала. Слишком уже поздно было. Я лег с ней рядом, и на удивление быстро заснул. Утром ее уже не было — убежала на работу.
Я не рассказывал ей о чудесных свойствах окна. Сама она ни разу не подмечала их. Видел будущее только я, на нее чары не действовали.
То, что привиделось на нашей кухне в тот вечер с крыши рафика, я не забыл. Что? Что это было? Мысли об этом душили меня. Особенно одна. О нет, неужели она изменяет мне?! Наверное, тот я пришел раньше и увидел это. Как я корил себя за то, что не побежал домой сразу. Все внутри меня разрывалось. И, когда я уже не мог терпеть, я стал отпрашиваться с работы пораньше — шпионил. Я сознавал, что это плохо, но иначе — я просто бы свихнулся. Ведь мы с Леной никогда не ругались до такой степени, чтоб она мне давала пощечины. А я — в жизни, не обидевшей мухи — ударил девушку. И не просто девушку, а свою ненаглядную, любимую и единственную. Значит, была веская причина.
Четыре недели я подглядывал за Леночкой, как гнусный шпик. Ждал и глядел в оба каждый день. И однажды...
Я сидел на ветке дерева, на дальней стороне двора. Не знаю, почему ни разу не приехала милиция. Тогда к таким вещам относились очень жестко. Но, видимо, Он хранит дураков и негодяев.
В тот вечер я был готов отказаться от всех своих подозрений, я хотел пойти домой, обнять и покаяться Лене во всех подозрениях, и только глупое упорство сдерживало меня. Я засек время. Решил — полчаса и хватит. И надо ж было такому случиться: ровно за пять минут до истечения срока в окне появилась Лена. Она стояла на кухне, а следом вошел мужчина. Он подошел к ней вплотную и обнял. Обнял мою Леночку. Вы не представляете, но в тот момент я заплакал. Горько и беззвучно рыдал. Плакал, сидя на дереве. Потом слез и решил караулить у подъезда. Попробовал прикурить и не смог. Руки тряслись, спичка гасла. Я швырнул пачку на землю, растоптал ее.
Ждал недолго, не больше двадцати минут. О-о, я узнал его сразу, когда он появился возле двери. Как и в окне — подтянутый и светловолосый. Он неуловимо напоминал мою Лену. Я сжал кулаки и стоял. Врезал, когда он улыбнулся, проходя мимо. Я вложил всю силу в один удар. Парень свалился, плюхнулся оземь как мешок свеклы. А я еще пару раз ударил его и бросился бежать. Потом не выдержал и вернулся. Сказал ему, чтобы он больше никогда в жизни не приближался к Лене. Он попытался что-то сказать, но я схватил его за воротник и поволок по дороге. Тащил его и плакал. Злость и безумие прошло. Осталась только пустота.
Я снова не пошел домой в ту ночь. Проблуждал по городу — просто не помню, где ходил и что делал. Наутро поехал на работу, в надежде, что вечером все будет по-прежнему. Что прошлый день всего лишь плохой сон.
Нет, это была не ревность. Эта была минута безумия. Я считал, что защищаю свою семью. Я готов был на все...
Когда я пришел домой, Лены не было. На кухонном столе лежала записка: «Я в больнице у двоюродного брата. Его кто-то избил. Рядом с нашим домом, представляешь. Тебя не было всю ночь. Что случилось? Я волновалась». И снизу семь цифр — телефон больницы. Тогда я сообразил. Это было озарение, болезненная вспышка. Месяц глупых подозрений, драка... Вспышка. И все стало ясно. Слишком поздно. Я неправильно все понимал. Будущее в окне отличалось от будущего в моей голове. Я знал ее родственников, но о брате никогда не слышал. Как глупо.
Я поехал в больницу. Боялся, и наоборот хотел туда. Хотел покаяться, хотел понести наказание. Было так тяжело — хотелось, чтоб Лена наорала, чтобы ее брат ударил меня. Я ехал и представлял все это. Мечтал просто умереть, чтоб избежать позора. Хотелось, чтобы меня сбил трамвай, чтобы столетний дуб придавил падающей веткой. Я ехал в больницу к человеку, которого вчера был готов убить. К своей любимой, которая казалась мне святой в тот момент, и самой развратной грешницей меньше двенадцати часов назад.
И Он, кто бы он ни был, услышал меня. На выходе из метро меня сбила машина. Я переломал себе половину костей: ноги, руки, позвоночник. С тех пор хожу с палочкой. Хорошо хоть вообще хожу. Мог ведь кататься на каталке, и без посторонней помощи вряд ли бы смог сходить в туалет, даже по-маленькому. Вы, извините за такие подробности.
Мы с Никой молчали. Замолчал и старик. Всего на несколько секунд.
— У вас не будет сигареты? Последняя, и я пойду, не буду вас больше отвлекать. Все-таки у молодежи свои дела. Что им слушать старого человека. Вам веселиться надо. Нагруститься еще успеете. — Он снова достал часы из кармана, взглянул на них и, аккуратно, держа брегет за цепочку, опустил обратно.
Я вынул пачку из кармана.
— О, как раз две осталось.
Я прикурил и передал зажигалку и пачку старику.
— Чем же закончилась ваша история? — Ника прижалась ко мне, и я почувствовал, что она замерзла.
— Вы расскажете? Отстань, Сереж, я хочу дослушать.
Старик курил и не обращал на нас внимания. Ника встала на ноги и начала подпрыгивать на месте, пытаясь согреться.
— Вы расскажете?
Дед затянулся и произнес очень тихо.
— Мы с Леной помирились только благодаря моей травме. Но все уже было по-другому. Я чувствовал, что стало по-другому. Я ей все рассказал, и она запретила ломать окна.
— Напоминание тебе. До конца жизни, — тогда сказала она.
— Ты моя жизнь, — пытался я подольститься к ней. Хотя это и было правдой.
Ни разу после этого мы не поднимали эту тему.
Вот я и выполнил обещание. Как раз сегодня. Сын поставил новые, из какого-то пластика. Называются почему-то пакеты. Тепло стало. Старику теперь можно косточки погреть. В одиночестве.
Злосчастные же окна я не доверил никому. Сам заказал такси. Сам же с трудом снес их вниз — ребята-рабочие хотели их сразу выкинуть, но я запретил.
Свез их в этот парк, здесь неподалеку есть мастерская. Сказал, чтобы они уничтожили их. Чтобы разнесли стекла молотком на мельчайшие кусочки. А рамы сожгли и пепел зарыли. Чтоб даже памяти о них не осталось.
Страшная вещь, видеть свое будущее. Страшная и завораживающая. Но куда ужаснее видеть чужое. Как? Как я могу решать за людей? Неужели это моя ноша рассказывать им о том, что случится? Всю жизнь искал ответ на этот вопрос.
Были моменты, когда я поступал и так и так. Я предупреждал людей — они меняли будущее. Или я молчал и смотрел, как оно происходит. Будущее, которое все равно неотвратимо.
Молчать было легко — ведь меня не должно касаться, что происходит вокруг. Ведь не я это придумал, не мне решать. И сегодня глядя в эти окна последний раз, вдруг понял, а может это просто я дурак — другой бы употребил силу этих стекол на благо мира? Не знаю, но мысль жгла меня, пока я разговаривал со стекольщиками. Жгла меня, когда я, взяв трость, хотел разбить стекла. Жгла... и тут я увидел вас. Таких молодых и влюбленных. Тогда она прорвалась наружу.
Да, еще я заметил снежок. С чего началась моя история, тем и должна закончиться. Извините ребята, что задержал вас. Но не мог просто пройти мимо. — Старик еще раз глянул на часы, которые теребил в руке последние минут пять и, удовлетворенно кивнув, поднялся со скамейки.
— Прощайте, не поминайте плохими словами. Удачи вам и правильного выбора. Ты... ты, ведь, помнишь мой вопрос? — обратился он ко мне.
— Помню, но ответ на него не знаю. По-моему у него просто нет ответа.
— Возможно, — покачал старик головой. — Ты просто обманываешь пожилого человека, чтобы он не беспокоился за неправильные поступки в своей жизни. Спасибо тебе! Может, ты прав. И ответа нет. Но выбор есть всегда. Не знаю ответа сделать правильный выбор невозможно. И это самое страшное. Прощайте ребятки, спасибо вам. Спасибо, что выслушали старика.
— Ну, что пошли, — я кивнул Веронике, поднимаясь со скамейки. — Старичок забавный, но лучше б он летом втирал нам свой байки. Минут сорок под его сказки мерзли. Вон, у тебя уже зуб на зуб не попадает.
— Думаешь сказки? — Я с удивлением посмотрел на Нику. Уж больно серьезным был ее голос. Я улыбнулся и взял любимую за руку:
— Конечно, неужели ты веришь во все, что он рассказал? Не спорю — интересная история. Но не стоит ее воспринимать как пересказ его жизни. Такого не может быть.
Но Ника не успокаивалась.
— Что он там говорил про время сбывания? Как раз подходит. Он нас задержал, чтобы мы сделали выбор. Он хотел предупредить. Он боялся говорить, но почему-то решил в последний раз взять на себя эту ношу. Понимаешь, Сережа? Мы должны остаться здесь, или произойдет что-то страшное. Мы не должны идти, нам надо пересидеть. Всего-то, паршивые сорок минут. Сорок? Ведь, правда? Сколько он говорил? Чтобы мы ни попали в его время сбычи.
— Сбывания, — машинально поправил я. — Ника, ты что плачешь? Малыш, ты же сама говорила, что судьбы нет. Что все это для слабых...
— Ничего ты не понял. Судьбы нет, поэтому мы можем ее изменять. И сейчас как раз такой миг. Что будет дальше, решается сейчас.
— Старик не сказал, что будет и, главное, где. Вдруг ни в коем случае нельзя сидеть здесь, а наоборот надо бежать отсюда подальше?
— Сереж, я так боюсь. Что нам делать?
— Он же сказал, что ответа нет. Есть только выбор. Пошли, глупенькая. Разревелась от рассказа старенького дедушки.
Я взял Веронику за руку — ее холодная ладошка сжала мою — и мы медленно пошли по аллее. Падал первый снежок. Такой прекрасный и такой недолговечный. У него тоже не было ответа зачем — был только выбор, как долго кружиться и куда приземлиться. В светлые ли волосы моей ненаглядной. На ветви деревьев. Или под ноги — на сырую холодную землю.
Как же можно выбрать, не зная вариантов выбора? И есть ли он вообще? Значит надо изменить все. Чтобы от будущего, которое видел старик, не осталось ничего. Но как? Я чувствовал, что мысли попали в замкнутый круг. И его надо разорвать. Чего, чего не мог видеть старик? Что может изменить нашу жизнь. Что всегда меняло жизнь людей, из-за чего старик отважился подойти к нам?
— Ника, подожди. Ника, я не знаю, как это принято говорить. И, наверное, момент совсем не такой. Ты ждала чего-то волшебного, но я чувствую, что это надо сделать прямо сейчас.
Вероника стояла напротив меня. Я держал ее за руку. Она ждала.
— Ника, — я опустился на одно колено, — Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Хочу делать один выбор на двоих. Пусть он будет неправильный. Мне все равно. Лишь бы мы делали его вместе, и вместе принимали последствия. Ника, выходи за меня...
В свете фонарей снег казался золотым на ее волосах. И время просто испарилось. Исчезло. Не надо было ждать, не надо было торопиться. Время принадлежало только нам. Мы им управляли — моя красавица Ника, с блестящим от снега (или слезинок глазами), и я, преклонивший перед ней колено в ожидании ответа. А когда время принадлежит только нам, что о нем могут знать какие-то жалкие стекляшки, обрамленные деревом?
— Да, — шепнула Ника.
В ее шепот вплелись мелодия снежинок, дыхание ветерка и далекие звуки разбивающегося стекла.
Борис Павлов © 2008
Обсудить на форуме |
|
