|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Край света Татьяна Беликова © 2011 Город самоубийц
Город на пороге сна. Закат, алый, как обивка гроба, окрашивает серую брусчатку улиц в красновато-глинистый цвет. Старые клёны с уже пожелтевшей листвой склоняют над ним раскидистые ветки. Широкие окна домов распахнуты навстречу вечерней прохладе. В одном из них видна засыпающая вечным сном красавица. Белые простыни впитывают рубиновые струи, стекающие с белых рук. На старом мосту качается тело седого поэта. Ниже в прозрачной воде глубокой реки виднеются голубоватые лица городских утопленников.
Я узнаю черты каждого из них. Меня зовут Анри Гоэ. Я разглядываю свою картину, работу всей моей жизни. Она растянулась во всю стену моей мастерской.
Всё началось тридцать лет назад, когда у меня на глазах застрелился мой дядя. Вон тот загорелый фермер за старым сараем. Пуля вынесла ему полголовы. Так я его и нарисовал. Красивый мускулистый парень с половиной головы. Несчастная любовь. Причина ухода из жизни большинства моих моделей. Зрелище так потрясло моё юное воображение безумным сочетанием красоты и ужаса, что я сразу взялся за кисть. Я зарисовал его акварелью на обложке тетради. Нас так и обнаружили двоих. Его, уже остывшего, и меня, тщательно выписывающего мозговую кашицу на сухой земле.
С тех пор я стал постоянно видеть самоубийства. Это мой дар. Невидимые знаки указывают мне путь. Случай заносит меня в места, где люди, яркие, потрясающие люди, принимают решение расстаться с жизнью. Я не позволяю им уйти в небытие. Я запечатлеваю каждого из них в тот прекрасный момент встречи жизни и смерти.
Сегодня я закончил портрет тринадцатилетнего мальчика Тома. Я его знал с самого его рождения и даже присутствовал на крестинах. Но интересен он мне стал лишь в последние восемь месяцев, когда в пожаре погибла вся его семья. Нежный, не подготовленный к самостоятельной жизни. Я сразу понял, что скоро он сам пойдёт вслед за ними. Я часто видел, как он ходит к обугленным развалинам и плачет. Я ходил за ним тенью, ни разу себя не обнаружив. Я впитывал его горе и отчаяние. Это было мучительно сладко. Столько боли в одном тщедушном детском тельце, что невозможно представить.
Он выпил крысиного яду и пошёл умирать туда, на пожарище. Из кустов я наблюдал его агонию. Он захлебнулся рвотой. Когда послышались голоса, я вынужден был быстро исчезнуть. Теперь он здесь, на моей картине. Засыпающий житель моего чудесного города. Я давно уже нарисовал его сгоревший дом. Я знал, что изображение Тома появится именно здесь. Трогательная бледная фигурка с раскинутыми руками на угольно-чёрном фоне.
Я доволен работой.
Сейчас я одержим новой моделью. Анна. Я не нахожу слов, чтобы рассказать о ней. Она совершенство. Она будущая звезда моего полотна. Мы мало знакомы. Но я слежу за ней почти каждый день.
На днях господин Случай снова свёл меня с ней. Я вышел на городской рынок за новой тонкой кистью, и сразу среди галдящей толпы женских платьев различил её. Анна стояла, слегка согнувшись у женской лавки, и выбирала осеннюю шляпку. Придирчиво, не обращая внимания на грубую лесть и советы торговки. Так же обдуманно и без сомнений она выберет то единственно верное решение, которое навсегда сблизит её со мной. Я снова представил её в центре холста. Прекрасную, спокойную, с едва заметной снисходительной улыбкой, взирающую на покидаемый ею мир. И её глаза. Пронизывающий сквозняком внимательный взгляд серо-голубых глаз смотрит... Смотрит!!!
Боже, как я испугался, сообразив, что в этот момент она действительно смотрит на меня. Из пёстрой толпы на меня, не отрываясь глядят огромные глаза Анны. От неожиданности я вздрогнул и даже хотел убежать. Но было поздно. Она шла мне навстречу.
— Прохладный вечер, Анри.
— Северный ветер, Анна. Вам следовало одеться теплее.
— Пустяки. У меня, к сожалению, слишком крепкий организм, чтобы заболеть от холодной погоды, — она улыбнулась левым уголком рта. Я не знал, о чём можно говорить с ней, и судорожно пытался быть вежливым собеседником. Когда я выудил из памяти одну из услышанных здесь же на рынке городских сплетен, мне на выручку снова пришёл мой товарищ Случай.
Крики «огонь», женский визг и взгляд Анны, застывший в одной точке, где-то у меня за спиной, заставили меня обернуться.
О, боги! Посреди рынка стоял объятый пламенем человек. Он только что облил себя маслом и поджёг. В зверином вопле от нестерпимой физической боли едва различались мольбы какому-то божеству. Это был местный чудак-язычник. Все давно считали его сумасшедшим и не обращали внимания. Кроме меня, конечно. Раньше я часто наблюдал за ним. Но в последние дни был слишком увлечен Анной, что позабыл про остальных потенциальных суицидников.
Всё исчезло. Визги растворились в одном фоновом гуле. Посреди рыночной площади корчился в жестоких муках мой прекрасный натурщик. Его душа, освещённая пламенем, болезненно прощалась с опостылевшим телом.
Я не заметил, как достал из кармана карандаш и блокнот. Поспешно старался скопировать черты лица, ещё не разъеденные огнем. Его длинная борода и волосы вспыхнули сразу, но я восстановил их по памяти. Раскрыл на бумаге плотно сжатые веки...
— Так вы, действительно, рисуете? — откуда-то из далека я услышал ровный голос Анны. Я рисую? Дурак. В центре толпы. Все, конечно, были заняты зрелищем, торговцы, опасающиеся за свои лавки, бросились тушить бедолагу. А Анна, слегка удивлённо смотрела на меня.
Я быстро спрятал блокнот.
— Извините. Это, конечно, не та реакция, которую должен был проявить нормальный...
— Вы рисуете! Как это здорово. Я хочу, чтобы вы нарисовали мой портрет.
Она хочет, чтобы я нарисовал её портрет! Да я уже сотни раз рисовал её лицо у себя в студии. По памяти и с набросков, сворованных из тайных подглядываний. Её черты глубоко отпечатались у меня в подкорке.
— Что вы, Анна? Я вовсе не такой хороший художник, как вы себе, возможно вообразили. И никогда не практиковал портреты на заказ. Сейчас... эээ... просто зрелище потрясло меня...
— Зрелище и вправду жуткое. Но, что произошло, то произошло. Этот человек сознательно пошёл на смерть. Зачем он только выбрал такой мучительный способ? Ну да, бог ему судья. Так вы нарисуете меня? Я бы очень этого хотела.
— Да, конечно. Обязательно, — я был слишком смущен и заторопился домой.
— Когда? Завтра? Можно я приду к вам завтра? — Да, да. Прощайте, Анна.
Дома я, не раздеваясь ворвался в мастерскую. Образ пылающего безумца стоял у меня перед глазами. Это совершенство. У меня не было ещё ни одного «самосожженца» в городе. И как здорово, что он выбрал именно рынок. Буйство цвета. Отблески огня на полированном до глянца столовом серебре в ближайшей лавке. Искрящиеся волосы. Покрывающаяся красной коркой плоть. Широко распахнутые глаза от первых прикосновений язычков боли. Но взгляд уже нездешний, уже устремлённый куда-то ввысь. Удивительно красивый человек. Старик с библейским лицом, но выбравшим совсем не библию. Мудрец. Безумец. Красавец. У меня где-то лежали старые наброски с него, но не было времени и желания отвлекаться на поиски. Всё было слишком свежо в моей памяти.
Я рисовал исступленно и жадно. Какая редкая удача. Какое украшение моего города. Как раньше я не осознавал, что без него город выглядел пустым. Теперь он всё ближе к совершенству.
Я заметил, что стемнело, когда это стало мешать работе. Зажёг свечи. Продолжил. Пожалел, что так и не купил тонкую кисть. Но ещё успею. Сейчас выплесну широкие живые мазки, а уже после с наслаждением буду править.
На свет свечи прилетел ночной мотылёк. Видимо, где-то осталось открытое окно. Появление гостя привлекло моё внимание символичностью. О, Случай, ты снова преподносишь мне подарок. Я осторожно опустился возле стола и стал наблюдать за крылатым самоубийцей. Раньше я и не задумывался, что среди насекомых тоже могут встретиться мои модели. Мотылёк был довольно невзрачным, но, когда, кружа, он всё ближе подлетал к свече, то становился ярче. Он так же выбрал огонь, как и мой безумный старик. Мотылёк долго играл с пламенем, желая и одновременно пугаясь его. Прекрасно. Восхитительно. Наконец он сделал решительный бросок и коснулся огня. Бледные крылышки мгновенно опалило. Он упал рядом со свечой и затрепыхался.
Я вернулся к холсту, и в одном из раскрытых окон моего города нарисовал на столе свечу и мотылька.
Не знаю, сколько прошло времени. Я переключался попеременно от старика к мотыльку, одинаково трепетно выписывая обоих. Пока не услышал голос. Голос Анны, который вернул меня к действительности.
— Анри! — за дверью послышались приближающиеся шаги. О, ужас!
— Стойте! Не входите. Я сейчас подойду к вам.
Шаги притихли. Я выбежал из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь. Анна стояла в гостиной. Свежая. В белом шёлковом платье.
— Простите, что я вошла без разрешения. Мы договорились встретиться сегодня. Я долго стучала. Никто не ответил. Собралась уже, было, уходить. Но... Дверь была открыта, а за ней послышались звуки. Извините.
— Нет, нет, не уходите. Это вы простите меня. Я совершенно забыл о нашей встрече. Я... спал
Анна усмехнулась:
— Вы не спали. И, похоже, совсем не ложились. Вы в той же одежде, что и вчера. И даже в уличной обуви. Вы рисовали?
Запачканному краской, мне глупо было бы опровергать это, но объясняться тоже не хотелось.
— Присядем. Желаете чашечку чая?
Я рисовал Анну. Снова. Но не так, как всегда. Мне и раньше казалось, что она видит меня, наблюдает за моей работой, и лишь из-за какой-то щедрости духа позволяет бесстыдно любоваться собой. Но теперь она действительно сидела рядом и смотрела на меня взглядом верховного судьи. Такие глаза должны быть у Бога, а не у красивой женщины. Женщина должна глядеть мягко и слегка глуповато, чтобы дать мужчине ощущать себя доминантой. Даже, если это не так. Но Анна никому ничего не должна. Она глядит прямо с повергающей в ступор усмешкой. Белое платье делает её кожу ещё бледнее, отчего кажется, что голубые венки на запястьях почти не прикрыты. Кровь течёт в них живо, но, возможно, скоро она отпустит её. А может, она выберет другой способ. Ясно одно. Анна выше этого мира и сама понимает это. Другие не замечают, но я-то видел слёзы в её глазах, когда она остаётся одна. Отчего ей печально? Я думаю оттого, что в мире ей слишком одиноко и скучно. Судьба наградила её благополучием, в нагрузку к которому идёт безделье. Возможно, если бы ей пришлось терпеть нужду, то времени задумываться о никчемности человеческой жизни, у неё бы попросту не оставалось. Но вряд ли это сделало бы её счастливей. Ей одиноко, потому что не найдётся на земле человека равного ей, а терпеть остальных уже наскучило. Мне кажется, что она слышит мои мысли и тихонько кивает. Мне только кажется.
— Ну, на сегодня хватит. Завтра продолжим в цвете. Желаете взглянуть?
— Желаю взглянуть позже на готовый портрет.
Анна встала и слегка потянулась, разминая затекшие мышцы.
— Мне уйти?
Я был озадачен. Конечно, мне не хочется отпускать её. Но чем я могу развлечь женщину?
— Если вам не наскучило моё общество, можете составить мне компанию за ужином.
Анна согласилась. За столом мы почти всё время молчали, но мне показалось, что мы ещё никогда не были с ней так близки. Перед уходом она попросила разрешения взглянуть на мои картины. Но разве я мог пустить её в свою мастерскую? «Город самоубийц» не видела ни одна живая душа, кроме меня. И я не желаю, чтобы его увидели незавершенным.
— Однажды я покажу вам всё, Анна. Но пока я никого не пускаю за эту дверь.
— Интригуете. Мне стало крайне любопытно хоть одним глазком заглянуть туда.
Я покачал головой:
— Любопытство сгубило многих. Особенно многих красивых женщин. Вспомните хотя бы Пандору. Или жён Синей Бороды.
Пожалуй, ваш дом, и вправду, напоминает замок Синей Бороды, — Анна многозначительно усмехнулась, — возможно, однажды я достану ключик?
Наши встречи повторялись. Портрет Анны близился к завершению. Она по прежнему не хотела смотреть на него раньше времени.
Как-то утром из газеты я узнал об ещё одном самоубийце, утопленнике, человеке, мне совершенно незнакомом.
Заметил, что эта новость не зажгла во мне обычного азарта, но я по привычке поспешил к месту гибели. Странно, что это событие произошло совершенно незаметно для меня. Я теряю нюх на своих натурщиков? Анна слишком отвлекает меня от работы.
Набросав эскиз, я вернулся домой. Показалось, что дверь в мастерскую закрыта не так плотно, как обычно. Возможно, я спешил.
Поселив незнакомца в своём «Городе» я не получил особого наслаждения, но работу выполнил старательно.
Меня преследует мысль, что в мой дом кто-то вторгается, когда я отсутствую. Как художник, я замечаю положение каждой мелкой вещицы. Теперь я часто вижу несущественные изменения в беспорядке, оставленном мной. Или это паранойя? Я знаю, что медленно схожу с ума. Может, всё это мне только мнится?
Анна уехала. Навестить кого-то за городом. Мне не хватает наших встреч. Я тяну с портретом. Она не торопит меня. Скорее бы она вернулась. Задумываюсь, что слишком привязался к ней. Что будет, когда она уйдёт навсегда? Не хочу думать об этом сейчас.
Её нет! Анна покинула меня навсегда! От неё долго не было вестей. А вчера сообщили, что она покончила с собой. Отравилась. Её уже похоронили. В завещании она просила оставить её могилу безымянной и никому не сообщать об её нахождении.
Я обил пороги всех, кто мог, что-либо сообщить о ней. Мне отвечали молчанием. Всё не могло закончиться так. Только не так. Она не могла просто исчезнуть. Не могла.
Две недели я не выходил из дома. Не мог ни есть, ни спать. Я пытался понять почему она так поступила со мной. Хотя почему со мной? Она ведь ничего мне, да и никому не обещала. Я знал, что это произойдёт. Я, как никто другой знал об этом. Может быть, я должен был её остановить? Но как? Мы никогда не говорили об этом. Я тоскую. Анна, как же я тоскую без тебя. Зачем ты ушла так скоро. Я ведь даже не дописал твой портрет. Хотя кого я обманываю. Давно уже дописал. Просто тянул, выписывая разные мелочи. Но ты так и не взглянула на него. Не оценила. А, может, взглянула? Может, видела и не один раз? Может, это она тайком приходила в мой дом? Нет. Или... Всё пустое. Я уже не узнаю ответа на этот вопрос. Анна, как же мне теперь жить без тебя?
Засыпающий город. Сумерки. Начало осени. Жители, застывшие на границе жизни и смерти. Тучи, готовые разразиться ливнем, но ещё полные влаги...В центре женщина в лёгком белом платье. Совершенное тело. Длинные вьющиеся волосы, освобождённые от постоянно строго причёски. Но её лицо мне никак не удаётся передать. Но почему?! Я знаю. Я помню это лицо больше всех остальных лиц. Я люблю это лицо. Я тысячи раз рисовал каждую черточку. Почему я не могу нарисовать Анну? Эта красивая умирающая женщина на полотне — не она. Это лишь не слишком удачное подобие, карикатура на святыню. Правлю вновь и вновь. На месте лица уже толстый, трескающийся слой краски. Но сходство с лучшей моей моделью тает с каждым новым мазком. В панике я не знаю что делать. Анна настолько прекрасна, что недоступна моей кисти. Она упорно не соглашается стать звездой моего шедевра.
Всё, что мне остаётся, это закрыть лицо копной растрепавшихся волос. Что я и делаю. Жалкий ход.
Я устал. Мой «Город Самоубийц» почти готов. И мне пора. Пора поселиться в нём. На первом плане. Теперь я чувствую, что пришло время.
Как я устал. Сегодня будет гроза. Я чувствовал её приближение с утра. Удача. В разгар грозы я всегда ощущал особый прилив вдохновения. Моё последнее спасибо Случаю.
Я приготовил всё, что нужно. Острый нож, палитру, краски и новый набор кистей.
Я вышел на крыльцо попрощаться с живым городом. Прохладный ветер приближающейся грозы дохнул в лицо. Прощай, Город, в котором остались лишь живые. Прощай, Город, который навеки потерял Анну. Я ухожу от тебя. Быть может, там, за порогом смерти, будучи внутри картины, я смог сбросить волосы с лица Анны, чтобы люди насладились прелестью её лица. Как жаль, что я не увидел её в последний раз.
Одна из первых крупных капель упала на лицо. Пора. В студии я плотнее закрыл окна и зажёг свечи. Наточенное лезвие ножа зазывно сверкало.
— Ну, здравствуй, Нож, мой проводник в новый мир и последний молчаливый собеседник в этом.
Я закатал рукав левой руки и напряг мышцы. Вены вздулись буграми. Нет. Сначала я набросаю силуэт. Вдруг потом не хватит времени закончить. Я нарисовал сидящего на земле человека, с острым ножом, вонзившимся в плоть левой руки. Я ли это? Не чувствую единства ним. Снова взял нож. Интересно, а что всё-таки там? За жизнью. Никогда не верил в страшный суд и бредням про грех самоубийства. Может зря? Зачем эти слабовольные мысли лезут в голову именно сейчас? Мне надо выпить. Принёс из погреба бутылку крепкого виски. Старые запасы. Я никогда прежде не прибегал к алкоголю для призвания музы. Хватало своего сумасшествия. Но сейчас меня колеблет тревога. Жгучий напиток обжёг горло и волнующим теплом разошёлся по телу. Я снова подробно оглядел картину. Работа долгих лет и трепетных переживаний. Сотни глаз, некогда нарисованных мной, выжидающе смотрят на меня. Они зовут меня. Вот, что будет после смерти. Конечно, я останусь там. Буду, как они, молчаливо глядеть на зрителя, шокируя, пугая и восторгая его.
Одним резким движением я полоснул по руке. Прикосновение металла, а через секунду острая боль отрезвили меня. Тёмная кровь выделилась из раны и густой каплей скатилась к локтю. Раздался первый раскат грома. Я напряг руку и накапал крови в палитру с разведённой красной краской. Азарт заиграл во мне. Отпала необходимость в новой порции виски. Макнув кисть в полученную смесь, я сделал пару мазков на холсте. Да, это я! Я — умирающий автор этого торжества безумия. Из нарисованной руки сочится настоящая, моя кровь! Раскаты становятся всё громче. Неистовый дождь стучит в окна, а ветер свистит между ветвей клёнов. Я выписываю лицо. Я не нуждаюсь в зеркале. Я представляю свой образ гораздо отчетливее бездушной вещицы. Запястье больно щиплет при каждом движении.
Уже закончил рисовать костюм, а слабость, предвещающая приближение смерти, всё не приходила. Я с ужасом обнаружил, что кровь, только что свободно стекавшая с руки, остановилась и, похоже, начинает запекаться. Дурацкий организм. Придётся делать новый надрез.
Опять беру нож. Страшно. Господи, я ведь уже настроился. Почему же так страшно. Пугает новая боль. Ужасное, неприятное ощущение. Пугает то, что будет дальше. А если не получится? Что если не получится умереть? Это ещё страшнее. Здесь меня уже ничего не держит. Рассекаю руку вновь. Нет. Ранка совсем не глубокая. Она заживёт ещё быстрее. Надо ещё. Боже. Боже, как неприятно резать свою кожу. Я малодушно убираю нож. Раны жгут. Выступают слёзы. Я должен. Должен довести всё до конца.
Хочется есть. Я понимаю, что чертовски голоден. Вспоминаю рассказы, что перед смертью тянет поесть. На дорожку. Я вынужден прерваться. Сходил за едой. Отрезал толстый кусок ветчины и жадно вонзился в него зубами. Ем и запиваю большими глотками виски. Алкоголь и пища успокаивают. Я чувствую, что становится легче. Да. Мне легче. Расслабляюсь и уже решительней настраиваюсь. Резко делаю ещё надрез. Больно, но уже не так сильно. Наверное, помогает виски. Хорошо. Осушаю бутылку и исступленно кромсаю своё тело. Кровь льётся так, как нужно. Я разгорячен и доволен. Рисую. Лица с полотна вглядываются в меня всё заинтересованней. Я вижу, как меняется их мимика. Они меняют позы и перемещаются по полотну. Господи, они встают со своих мест и приближаются ко мне! Все жители уверенно стекаются к воротам города. Они встречают меня. Молчат. Я не боюсь их. Просто в диковинку видеть их так близко. Слышать их. Ощущать запах. Город перестал быть рисованным. Он стал настоящим. Я уже не вижу своей мастерской и стен дома. Я внутри картины. Я сделал это. Я стал жителем «Города самоубийц». Иду по улицам. Безмолвная любопытная толпа следует за мной. Но среди них нет Анны. Я вижу дядю, подростка Тома, последнего незнакомца-утопленника и многих других. Но где же Анна? Иду к центру города.
Далеко впереди я вижу её тело на земле. Там где я нарисовал. О чудо! Хвала небесам, я нашёл тебя! Я бегу вперёд. Бегу к ней. Она лежит в той же позе. Белое платье испачкано землёй. Волосы, скрывающие лицо, шевелит ветер.
— Анна! Анна! Я здесь! Я пришёл сюда. Встань ко мне.
Подбегаю к ней. Склоняюсь. Кажется, что она спит. Я откидываю пряди с лица. Анна. Моя красавица. Это, действительно, ты!
— Проснись! Анна, ты нужна мне. Проснись.
Секунда. Другая. Долгие мгновения... и ..Анна открыла глаза:
— Анри! Наконец-то! Очнись. Хороший мой! Что ты наделал. Открой глаза! Я здесь. С тобой. Всё будет хорошо.
Не понимаю её слов. Она трясёт меня. Тонкие пальцы больно впиваются в плечи.
— Анна! О чём ты? Я пришёл к тебе.
Что происходит?!! Границы города стираются. Я снова вижу свою мастерскую. Только Анна не исчезает. Она уже не в белом. Её лицо раскраснелось от волнения. Она здесь она жива и теребит меня.
— Очнись, Анри. Я не дам тебе уйти. Я не отпущу тебя. Всё прошло! Твоего города больше нет. Я прекращу это безумие.
Я, щурясь от резкого света, оглядываюсь вокруг. Кошмар! Я вижу своё полотно, разрезанное вдоль. За ним позабытое большое окно, распахнутое настежь. Свежий живой воздух врывается в комнату, пробуждая ото сна. Анна с ножом, испачканным моей кровью, отчаянно полосует остатки моей картины.
— Проклятая дьявольщина! Она чуть не забрала тебя у меня! Я уничтожу её.
— Стой! Что ты делаешь? Анна! — я пытаюсь подняться, но голова кружится, и ноги не держат меня. Ужасная слабость мешает остановить её.
— Анна! Что ты наделала! Что же ты наделала! Ты уничтожила работу всей моей жизни! Ты разрушила мой мир!
Анна оставляет нож и бросается ко мне. Впервые она прикасается ко мне губами. Гладит слипшиеся волосы, покрывает поцелуями голову и шею:
— Я знаю. Знаю, мой хороший. Я это сделала. Так надо. Это единственный выход. Не плачь по своему миру. Иногда к лучшему, когда рушатся миры. Я уничтожила твой страшный мир, чтобы подарить тебе новый. Всю жизнь, глядя в ту сторону, ты видел лишь слёзы и смерть. Это ужасно. Погляди теперь. Там, за окном солнце! Оно радо тебе. Теперь так будет всегда!
Слух о смерти Анны пустила она сама. Она захотела навсегда стереть себя из этого унылого мира. Через неделю после моего выздоровления мы переехали в один уютный провинциальный городок. Сейчас занимаемся приготовлениями к свадьбе.
Я не верю, что все эти перемены происходят со мной.
Мой старый мир полностью разрушен. Какое счастье, что он разрушен.
Татьяна Беликова © 2011
Обсудить на форуме |
|
