|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Волшебная сказка Владимир Воробьев © 2012 АЛЕНКА (сказка о доброте) Давно, известно точно мне,
В лесистой нашей стороне,
В глухой российской деревеньке
Жил мужичок, Егоркин Сенька.
В деревне он имел избенку,
При ней — подворье, лошаденку
И завидной землицы клин
В пять иль чуть больше десятин.
С нее к назначенному сроку
Свозил он барину оброки,
Кой-что на инвентарь менял,
Чуток, случалось, продавал,
Ну, а с остатка зиму всю
Кормил, как водится, семью.
С женой ему, когда-то дивной,
Теперь увядшею Полиной,
Господь не много дал детей,
Сперва погодков-сыновей,
Потом послал еще девчонку,
Белесую как лен Аленку.
Покорна русской бабьей доле,
Могла б рожать Полина доле.
Могла б, нет спору, только вот
Досадный вышел поворот.
Тогда, в разгаре жатвы знойной,
Она, тяжелая Аленой,
По полосе с серпом влачась,
На миг рассудком помрачась,
Второй уж раз на этом дню
Ничком упала на стерню.
Упала, вскрикнула, забилась
И раньше срока облегчилась.
С поры той, знать по Божьей воле,
Рожать не доводилось Поле.
Вот так и жили впятером,
Достатка не был полон дом,
О том, однако, не тужили —
В деревне многие так жили.
Все лето — тяжкий, до износа
Труд сельский — пахота, покосы,
Сев, жатва, хлев, дрова и клеть,
Чтоб в холода не околеть.
Зато уж долгою зимою,
Когда метели, вьюги воют,
Когда глубокие снега
Скрывают пашни и луга,
Когда по большей части суток
В избе хозяйничает сумрак,
За тяжкий труд приходит плата —
Лень от рассвета до заката.
Хлебнувшим каторжной работы
Смешными кажутся заботы
Держать в порядке хлев, скотину,
Под вечер поджигать лучину,
Накручивать веретено,
Грустя, поглядывать в окно,
Следить, чтоб не остыла печь,
Проснуться, съесть и снова лечь,
И лета ждать иль когда стукнет
В окошко заплутавший путник.
В привычном вековом устое,
Когда сменяется покоем
Зимы протяжной летний труд
И люди здоровей живут.
И Сенька с выцветшей Полиной
Страдать не ведали причины,
Дивясь, как споро, словно репки
Растут сынки, белы и крепки.
И что пора не за горами,
Как сами станут мужиками.
И лишь одно сердца щемит им —
Давно уж, днем, дождем умытым,
Аленка о шести годках,
Когда ей был не ведом страх,
Свалилась с нижней ветки дуба,
Что рос от их поодаль сруба.
На плач надрывный, «охи», «ахи»
Не сразу прибыл местный знахарь,
Припухлость на ноге помял,
Помазал чем-то, спеленал,
Велел не наступать подольше,
Овса с пуд прихватив иль больше,
Девчушке лоб перекрестил,
Вздохнул, и след его простыл.
Потом еще пришел однажды
К Аленушке, а может дважды
И, хмурясь, затвердил одно:
— Не суждено, не суждено...
Так, в детстве пошалив немножко,
Аленка стала хромоножкой.
И вот ей минуло семнадцать...
Всего, чем можно красоваться,
Господь ей отпустил сполна.
Была мила она, скромна,
Братишкам не в пример толкова,
Все понимала с полуслова.
Но главною была черта
В душе Аленки — доброта.
Казалось бы, порок навечный
Ее мог сделать бессердечной,
Врожденный нрав ужесточить,
Девичью душу иссушить
Иль свить в ней пагубную зависть,
Склонять на козни, пакость, гадость.
Тому примеров есть немало...
Ничуть, однако, не бывало.
Как Божью кару восприняв
Беду, свой кроткий добрый нрав
Она с годами не сменила,
Как прежде всех вокруг любила,
Кто б ни просил ее, ни разу
Ни в чем не получал отказа.
Чужая боль понятней ей
Всегда была беды своей.
И ей вот, что скромнее мыши,
Откуда-то, должно быть свыше,
Был послан дар, ни дать ни взять,
Людей от хвори исцелять.
Не сразу дар сей проявился,
Не тотчас ей самой открылся,
Да и не враз о том молва
Кругами далеко пошла.
Ей было семь, когда братишка,
Тот первый из погодков — Мишка,
C полудня чем-то занемог
И до заката бедный слег.
Всю ночь в бреду, ознобе, рвоте,
К утру недвижный, бледный, потный
Лежал он тихо, как мертвец,
И знахарь молвил: — Не жилец.
Когда ж с утратой все смирились
И с Мишкой мысленно простились,
К нему, сердечному, тихонько
Подсела под бочок сестренка.
Подсела, взор в лицо вперила,
На грудь ладошку положила
И стала медленно вращать
Да что-то про себя вещать.
И, удивительное дело,
Лицо у мальчика зардело,
Размеренней дыханье стало,
И вскоре голос услыхала —
«Покойник» попросил попить,
И все вздохнули: «Будет жить».
Потом еще был как-то случай :
Больную с детских лет падучей
Во время приступа она
Немедля в чувство привела.
Затем болезни этой гадкой
Все реже делались припадки,
И наступили дни, когда
Исчезли вовсе, навсегда.
Вот с той поры-то, как о чуде
И поплыла молва в округе.
Мол, появилась в здешнем крае
Колдунья, знахарка хромая.
Снять боль иль кровь остановить,
Нарыв ли чирей заживить —
Для колченогой пустяки,
Ей все по силам, все с руки.
Что-де, без лишних разговоров
Отводит порчу, наговоры,
Поправит вывих, снимет сглаз,
Понос, запор врачует враз.
И струйкой тонкой круглый год
Потек к Егоркиным народ.
Мне нет нужды перечислять
Сколь хворых, страждущих, недужных
Ей довелось с одра поднять,
Вернуть надежду слабодушным.
Зачтется там, в иных пределах,
Хотя и в житии земном
Ей в благодарность то и дело
Несли, кто чем богат был, в дом.
Но дар, что ей отмерил Бог,
Аленка не своим считала
И все подарки отвергала,
Указывая на порог.
Она была убеждена,
Что лишь позарится на плату,
Как тотчас редкую сполна
Способность врачевать утратит.
Причудам девушки дивясь,
Над ней подшучивали братья,
Молчала мать, и только тятя
Ершился, в бороду бранясь.
Но грех случиться может с каждым,
И от спасенного она,
Зарок нарушивши однажды,
Подарок все же приняла.
Стояла осень. На дворе
Свирепо непогода выла,
Вовеки в раннем ноябре
Ненастно на Руси так было.
Шел поздний час, когда в окошко
Негромко кто-то постучал,
Потом еще и хромоножку
Уже по имени позвал.
Впустили. В рубище убогом
В избу ступил седой старик,
Лоб окрестил и у порога
Осел промокший и поник.
Когда ж раздели, уложили
Его на сено тюфяка
Всех, кто увидел, поразили
До дрожи мощи старика.
Не тяготя нисколько ложа,
Костьми топорщился скелет,
Покрытый дряблой желтой кожей,
Без видных сколь-нибудь примет,
Что был когда-то он опорой
Для бренной плоти и души,
Для плоти, уж давно готовой
В могильной истлевать тиши.
Уж верно пред его очами
Обозначался скорбный путь,
Неровно, частыми толчками
Иссохшая вздымалась грудь,
В ней что-то булькало, хрипело,
Как печка раскален был лоб,
И в пору заказать бы гроб,
Но знахарка взялась за дело.
И только то ее смущало,
Что с левой мочки старика,
Сверкая матово, свисала
Металла желтого серьга.
И по широкой серповидной,
Старинной вроде бы серьге
Змеилась надпись еле видно
На незнакомом языке.
Но, что ей до чужих секретов,
Когда своих не разгадать?
Скорей серьги владельца этой
От бездны надо отвращать.
А случай был «увы и ах»,
За смерть — и дряхлость, и простуда,
За жизнь — руки Аленки взмах,
И, выживи он, было б чудо.
Три ночи и три дня без сна,
Не видя никого, не слыша,
Гнала от жертвы смерть она,
Был только ковш воды ей пищей.
Когда же смерть, из силы выбясь,
В пределы убралась свои,
Без чувств Аленка повалилась,
И старец тихо молвил: «Спи».
Никто не ведал, сколько время
Во сне Аленка пробыла.
Всех удивило — эко бремя,
Презрев сомнения, свезла.
От сна воспряв, не удивилась,
Что странник без следа исчез,
Должно быть, все ей лишь приснилось,
Ведь мало ль снится нам чудес.
И лишь колечко меди красной
На пальце девичьей руки
Напоминало ей всечасно,
Как явь и сон порой близки.
И вновь, в больных души не чая,
Хоть уговаривала мать
Беречься, отдыха не зная,
Аленка стала врачевать.
В трудах, что бесконечны были,
Как с тараканами война,
Похоже, скоро позабыла
Ночного странника она.
И все же в редкий час свободный,
Когда смотрела на кольцо,
Пред ней беззубо, изможденно
Его маячило лицо.
И, вспомнив как-то раз скитальца,
Да как над ним кружила смерть,
Она сняла колечко с пальца
Затем, чтоб лучше рассмотреть.
Сняла и ах! не удержала,
Оно по полу (прыг да скок)
Ретиво, шустро поскакало
И провалилось меж досок.
Сперва как-будто примирилась —
Не велика, поди, беда,
Потом себе же удивилась —
Ни совести, мол, ни стыда.
И пальцами за половицу
В надежде слабенькой взялась,
«О, Божья, помоги, царица!»...
И половица поддалась.
За ней другая — легче пуха,
Под ними лаз, за лазом — ход,
И девушка, собравшись с духом,
Шагнула, будь что будь, вперед.
Но лишь она чуток пригнулась,
Чтоб ход получше разглядеть,
Над нею доски враз сомкнулись,
Ни приподнять их, ни развесть.
С испугу громко закричала,
Но не услышала себя,
И только эхом отвечала
Из хода тайная стезя.
Когда же глаз привык ко мраку
Поодаль, в нескольких шагах
Увидела, как добрым знаком,
Лежит колечко на камнях.
Лежит, покоится и ровно
Пунцовый испускает свет,
И тут вдруг поняла Алена:
Обратной ей дороги нет.
Но только руку протянула —
Колечко встало на ребро
И по дорожке той скользнуло,
Как будто дернули его.
Куда, зачем бежит колечко,
В какие дебри приведет?
А сзади (как стучит сердечко!)
Землей заваливает ход.
В слезах, хромая, задыхаясь,
Локтями, телом и лицом
Во тьме на стены натыкаясь,
Плелась Аленка за кольцом.
Час иль уж день она в дороге,
Которой, знать, конца-то нет,
И уж не слушаются ноги...
Но вот вдали забрезжил свет.
И с каждым шагом он все ярче,
Ровнее, да и шире ход.
И уж ступать как будто мягче,
Еще шажок, еще и вот...
Пред изумленными глазами —
Ворота дивной красоты,
Два стража возле них с мечами,
И оба редкой высоты.
Колечко стукнуло в ворота
И, отскочив, на палец ей
Само наделося, ну то-то!
И сжала пальчики скорей.
Врата послушно растворились,
По плитам тихо шелестя,
И взору горница открылась,
Какую позабыть нельзя.
Просторная, как луговина,
Высокая — под две избы,
Она сияла светом дивным,
Столбы невиданной резьбы
Резные ж своды подпирали,
На плитах каменных ковры
Цветным орнаментом играли,
В глазах рябило от игры.
Со стен, что без дверей и окон,
В красивых складках из парчи,
Что и зачем, не знала толком,
Свисало донизу. Печи
Однако же не увидала,
Хоть было сухо и тепло,
Чуть слышно музыка играла,
Невиданных зеркал стекло
Разбрасывало блики всюду,
Стоял огромный стол, на нем —
Великолепная посуда
Со всякой снедью и питьем.
Стоит, опешивши, Аленка,
Сердечко стукает в груди,
Вдруг голос слышится негромкий:
— Ну что ж ты встала? Проходи.
Глядит и дар теряет речи —
Походкой легкой напрямик
К ней, руки вытянув навстречу,
Знакомый движется старик.
Все те ж черты, все те же очи,
И та же, с виду дорога,
Колеблется на левой мочке,
Бликует желтая серьга.
Но где же дряхлость, изможденность,
Что так сжимали сердце ей,
Как дышат сила в нем и бодрость,
Как смех струится из очей.
В улыбке растянулись губы,
Темнее стала борода,
И зубы, как ни странно, зубы,
На месте все... Вот это да!
И, подойдя, ее за плечи
Руками ласково он взял
И как-то искренне, сердечно
Повел такую речь: — Я знал,
Я знал, Аленка, день настанет,
И раньше ль, позже срок придет,
Тебя колечко в путь поманит,
Ко мне в чертоги приведет.
Тебя давно я жду...
— Но кто ты?
И как живешь здесь?
— Потерпи.
Узнаешь, а пока красоты
Моих владений обозри.
А впрочем будет даже лучше
Тебе с дороги отдохнуть.
Присядь за стол, испей, откушай,
Сосни чуток, потом уж в путь
С тобой мы двинемся не скорый,
Нам есть о чем поговорить.
Пока ж — к столу. Без уговоров.
Наливки иль медку налить?
Всю жизнь еду жуя простую,
Не ведала Аленка, что
Такие яства существуют,
Что есть такое вот питье.
Что мягче, ласковее шелка,
Бывают ткани, а она,
Прожив на этом свете столько,
Нежней не знала полотна.
Все дивно ей, все интересно:
Каков дворец, а без окон...
Как чудны звуки тихой песни...
И завладел Аленкой сон.
И тут же шагом непреклонным
В опочивальню к ней вступил
Старик и голосом спокойным
Размеренно заговорил.
— Прости, что я с тобою сонной
Начну нелегкий разговор,
В твоих глазах недоуменный
Мне трудно вынести укор.
Да и потом — нет убежденья,
Что эту исповедь глупца
Ты, заходясь от омерзенья,
Смогла б дослушать до конца.
Давно, немало сотен лет
С поры той страшной прошумело,
Трухлявый ныне, жалкий дед,
Я молод был тогда и смело
Смотрел на жизнь. Ее тревоги,
Зигзаги, происки судьбы
Меня не трогали, и боги
Не ведали моей мольбы.
Не чуя от нее напасти,
Избалованный царский сын,
Я одержим был жаждой власти,
И призрак слова «властелин»
Кружил мне голову всечасно.
Я жил несбыточной мечтой,
Поскольку знал: мечта напрасна —
Я у царя был сын второй.
А значит все, чем славно царство:
Владенья, земли и народ,
Почет, несметные богатства
В наследье брату отойдет.
О, горе! Своего тщеславья
Преодолеть не стало сил
И злобу дикую, представь, я
На брата с детства затаил.
А он меж тем с душою чистой
Меня лелеял, опекал
И все мои капризы быстро
Смеясь, (забыть ли?) ублажал.
Он добр был! С добротой такою
Один бывает на мильон,
И был уверен я — страною
Не смог бы должно править он.
И эта данность мне все пуще
Без передыху день за днем
Змеей высасывала душу,
Палила медленным огнем.
И вот настал день невозвратный,
Свершилось — батюшка почил,
И мне пришлось поздравить брата,
С тем, что на трон он заступил.
При нем ни в чем черты не знала
Натура алчная моя,
А мне все было мало, мало,
Без власти задыхался я.
И, пагубной гонимый страстью,
Уж вскоре для себя решил:
Никто так не достоин власти,
Как я, и путь свой предрешил.
С минуты той одна идея
Могла мне только душу греть:
Мой брат, тем лучше, чем скорее,
Бесспорно должен умереть.
Но как? Его при верной страже,
Способной лишь боготворить,
Немыслимо подумать даже,
Чтоб задушить иль отравить.
И тут (до дней последних самых
Я буду проклинать тот миг)
Передо мной в одеждах странных
Как привидение возник
Горбатый дервиш. Древний с виду,
В костлявых пальцах он сжимал
Какой-то пожелтевший свиток,
И изъязвленную пронзал
Кинжалом взгляд его мне душу.
Он поднял свиток предо мной
И, поводя им, молвил: — Слушай!
Я тот, кто зов услышал твой.
Как свиток этот я читаю
Любые помыслы людей
И лишь один, премудрый, знаю,
Как их вершить. При том злодей
Иль агнец кроткий, мне неважно,
Носитель их. Важна цена!
Ведь в мире этом все продажно,
Была б достойною она.
Как божьим громом пораженный,
С окаменевшим языком
Стоял я, будто пригвожденный,
Пред этим мрачным горбуном.
Кто он, откуда, кем подослан,
В чем цель его? Поди-ка, знай.
«Ну нет, шалишь, брат низкорослый...»
Язык же дрогнул: — Называй!
— Так вот, коль мы договоримся,
Царя навек прервутся дни...
А мне уж не остановиться,
Хриплю сквозь зубы: — Не тяни!
— И враз ты все, чем озадачен,
Сполна получишь, но взамен...
А мне уж черт не брат: — Согласен!!
Согласен на любой размен!
— Так по рукам, — и длань сухую,
Скрепить чтоб клятвой торжество
Подал... До смерти помнить буду
Рукопожатие его.
И, свиток протянув с печатью,
Убрался тише, чем возник,
Печать сорвал я, но... Проклятье!
Прервал мое деянье крик.
Какой-то жутко-безутешный
Он то стихал, то нарастал,
И, бросив свиток, я поспешно
На вопль истошный побежал.
Что ж вижу? На ступенях трона
Безмолвный брат мой распростерт,
И пена лентой желто-черной
Из синих уст его течет.
Над ним склонился я проворно,
За плечи приподнял, прижал
И тотчас утешать притворно
Несчастного беднягу стал.
Не стоит, дескать, огорчаться —
Пройдет, а он на ухо мне,
Чтоб никому, знать, не дознаться,
Нашептывать стал в тишине.
— Мне все известно, не пугайся.
И хоть не понимаю как,
Но тот, кто ныне так старался
Тебя склонить, и мне дал знак.
Я не судья тебе, но помни:
На царствованье много сил
Придется класть. Будь осторожней...
Изрек и дух свой испустил.
И взгляд печальный, остеклевший
Остановил мне на челе.
С минуты той, осиротевший,
Не знал я места на земле.
А позже, прочитавши свиток,
И вовсе для себя решил:
Ужаснейшую из ошибок
Я в этой жизни совершил.
Горбун, о чтоб ему свариться,
Видать, меня околдовал,
Что перед тем, как согласиться,
Я свиток тот не прочитал.
А в свитке лишь одно условье —
С приходом к власти (дернул бес!)
Я к ней (запомнил слово в слово)
Теряю всякий интерес.
И совесть место жажды прежней
Должна заполнить целиком
И мозг мой мукой угрызений
Терзать всечасно день за днем.
Старик умолк на полуслове,
К глазам ладони рук прижал,
Потом отъял, вздохнул и снова
Неторопливо продолжал:
— Теперь, коль нам уж окунуться
В болото мерзости пришлось,
Тебе бы можно и проснуться,
А мне надеяться — авось,
Презрев навек, ты не решила
Меня оставить добротой...
Аленка тут глаза открыла
И вскинулась: — Ах, Боже мой!
Скажи, скажи, что все неправда,
Поверить в это — выше сил...
Старик глаза потупил: — Правда.
Я ничего здесь не сгустил.
— Тогда ответь, как оказалась
Причастна я к твоей беде?
Зачем меня так душит жалость?
Чем я могу помочь тебе?
Вещай, не пробуй отвертеться,
Начистоту лишь...
— Погоди,
Узнаешь все. Куда мне деться?
Но сказ об этом впереди.
Ну, а пока пройдись, проведай,
Узнай, чем мой богат дворец,
Сластей диковинных отведай,
Там с самоцветами ларец
Найдешь средь безделушек прочих.
Он твой, его с собою взять
Потом ты сможешь, коль захочешь...
— Мне поздно в камешки играть!
И я прошу, оставь затею
Меня богатством соблазнять —
Пусть мало я чего имею,
Зато не жаль и потерять.
А по дворцу, пожалуй, стоит
И впрямь пройтись да посмотреть
Его палаты и покои,
А то могу и не поспеть.
И кстати, может и нескромно,
Но вот о чем спросить должна:
Ужели во дворце огромном
Нет ни единого окна?
Раз окон нет, не быть и солнцу.
Тогда откуда яркий свет?
— Как им не быть-то? Есть оконца,
А солнышка и вправду нет.
Все окна скрыты под парчою,
Их обнажить не смею я,
Поскольку жуткой чернотою
Глядит сквозь них сыра-земля.
— Кто ж их засыпал? Кто решился,
Жестокий, на такое зло?
— Никто. Дворец сам провалился,
И я забыл уж как давно.
Аленка ахнула, вскочила,
Рукой дрожащею за край
Парчу подъяла, опустила...
— Пройдусь попозже. Продолжай.
— Так вот, когда мне угрызений
Терпеть уже не стало сил,
Я на любые униженья
Готовый, небу возопил:
— Явись опять, горбун суровый,
Утешь больную совесть мне,
Назначь, молю, лишь кары новой
Неискупаемой вине.
Нашли на плоть чуму мне, порчу,
На шею — рабское ярмо,
Иль пусть нежданно темной ночью
Придет с косой... Мне все одно.
— Ну-ну, зачем же порчу сразу, —
Передо мной горбун предстал,
— Мы обойдемся без заразы...
А ты, как вижу я, устал
От угрызений, мук душевных,
От безысходности... Ну что ж?
Тебя понять легко, не первый
От этой боли устаешь.
Ее ослаблю я, конечно,
Желанье царствовать верну,
Все будет в меру, как у грешных,
Но за другую уж цену.
Взамен несносной пытке вечность
Я положу к твоим ногам.
Представь — все в мире скоротечно,
А ты бессмертен... По рукам?
Что было делать? Согласился,
Хоть и предчувствовал подвох...
Почти две сотни лет мирился,
Древнее стал, чем царь Горох.
Рождались дети, жили, ждали
В наследье милостей моих
И, не дождавшись, умирали...
О, сколь похоронил я их!
Меж тем все жизненные соки
Жижели, а я жил и жил,
Пока собакой одинокой
С тоски однажды не завыл.
И, проклиная жизнь и вечность,
Я смерть, рыдая, призывал.
На вопль же мой нечеловечный
Горбун с ухмылкой вновь предстал.
— Опять ты чем-то недоволен
И, кажется, не хочешь жить?
Над смертью я, конечно, волен,
Но смерть, брат, надо заслужить.
Сговорчив ты, и я, похоже,
(Ведь торг давно привычен нам)
Ценою, правда, подороже
Шанс умереть тебе продам.
Нет, не в бреду, не в сновиденьи,
Отныне, в памяти людской
Ты обреченный на забвенье,
Жить будешь только под землей.
Но не кротом подслеповатым,
Не скользким дождевым червем,
В роскошных этих же палатах
Останешься и там царем.
В еде, питье, тепле и свете
Нехватки не придется знать,
Но все же кой-каких запретов
Тебе, увы, не избежать.
И главным, наберись терпенья,
Запретом станет для тебя
С людьми обычное общенье...
Не возражай! Ведь, смерть зовя,
Ты просто должен сжиться с мыслью,
Что за могильною чертой
Общенья нет... Как нет и смысла
Нам торговаться здесь с тобой.
Чтоб выполнить запрет без клятвы
Тебе не стоило труда,
Один ты будешь в целом царстве.
Один! Но все же иногда
(Ведь я не деспот в самом деле)
Ты покидать с известных пор
Свое сумеешь подземелье,
Но то — отдельный разговор.
Согласен ли?
— Но сколько время
Придется смерти ожидать?
— Тебя я, кажется, терпенья
Просил побольше запасать.
Зпоминай! Привычки дважды
Все повторять не знаю я.
Ты не заметишь, как однажды
Дворец, прислугу и тебя
Навек поглотит твердь земная.
В каких краях? Мне невдомек.
Но с той поры, уж точно знаю,
Не властен над тобою рок
Прислуга сгинет постепенно,
Хоть ею будешь дорожить,
Ну, а тебе уж непременно
Еще останется пожить.
Над местом, где схоронен будет
Дворец твой, дуб произрастет,
И может быть когда-то люди
Раскинут там себе погост.
Тот дуб как мост подземье свяжет
С простором, что покинешь ты,
И будет в том дубовом кряже
Дупло достойной широты.
Но чтоб в дупле тебе отверзить
Под землю потаенный ход,
На ухо должен ты повесить
Серьгу мою. Держи-ка вот.
Не потеряй. Туда ль оттуда
Едино все — уж не ногой,
Коль вдруг утратишь это чудо...
Так что не балуйся с серьгой.
— А что за надпись так занятно
Здесь вьется? Видно неспроста...
— Для посвященных надпись внятна:
«Дорога к счастью — доброта».
От века здравые из здравых
Искали счастья смысл и суть,
Через богатство, власть и славу
Лежал к нему для многих путь.
Но сколько тех, кто с обладаньем
Всего, о чем лишь мог мечтать,
Столкнулся с разочарованьем?
Не счесть! Тебе ль того не знать?
И как же счастье неизбывно
Для тех, кто тонко и мудро,
Лишь по душевному позыву
Хоть по чуть-чуть творит добро.
И мудрость давняя, резная,
Что носит на себе серьга,
Переживет, уж я-то знаю,
Еще не малые века.
Теперь о том, зачем являться
В мир прежний надлежит тебе.
Уж не затем, чтоб красоваться,
Иль каркать о своей судьбе.
Убогим, странствующим нищим,
Не зная устали, шагать
По селам будешь, городищам
И все искать, искать, искать.
Искать того, кто добротою
Родному б брату равным был.
Задача трудная, не скрою,
Уйдет на то немало сил.
Ну, а найдя такое диво,
Ты воли чувствам не давай,
А осторожно, кропотливо
Его вовсю поискушай.
Талантом редким и богатством,
Обидой, скорбью и тоской,
Разлукою, работой адской
Уродством, лживою молвой.
Да приглядись, как народятся
В ущерб присущей доброте
В нем озлобленность иль зазнайство,
Спесь иль презренье к бедноте.
Когда ж поймешь, что никакого
Искусы не дали вреда,
Колечком этим, а не словом
Зови достойного сюда.
Да перед тем, как встретить гостя,
Прикрасься, челюсти надень,
Принарядись, подкрась волосья,
Замшел же дико, ровно пень.
И растолкуй — успокоенье
Ты в царстве мертвых обретешь,
Лишь заключив с ним соглашенье...
— Да что, горбатый, ты несешь?
Иль сам от этих соглашений
Бед не хлебнул я через край?
— Ого, я слышу возраженья!
На том и кончим мы. Прощай!
— Постой. Ужели в целом свете
Возможностей попроще нет
Уйти из этой жизни?
— Нету!
Не столь разнообразен свет.
Так вот, все растолкуешь честно,
Потом попросишь добряка
Занять свое на троне место.
Тогда почиешь ты... Пока.
Чуть не забыл. О смерти буду
Твоей я знать уж в тот же миг
По стону рухнувшего дуба.
Теперь и впрямь прощай, старик.
И взвился черный, ветром словно
Его под своды унесло...
— Ну вот, прости меня, Алена,
Теперь тебе известно все.
— Все, да не все. Коль дуб над нами,
Почто же долго так брела
Я за колечком?
— Так кругами
Тебя дорожка к нам вела.
— А у ворот стоят два стража,
И не один, выходит, дни
Влачишь ты под землей...
— То правда,
Да только чучела они.
Я говорил уже — тот черный
Горбун, что вихрем улетел,
Испытывать тебя упорно,
Да и по всякому велел.
И то, что с дуба ты сорвалась
Нелепо на виду у всех
И, что хромой навек осталась,
Все — искушенье, все — мой грех.
Но, грех свой давний искупая,
Открою нынче я секрет:
Сегодня ты еще хромая,
А завтра, точно знаю, — нет.
— А я смирилась уж, признаться,
Да и не все ли мне равно,
Какою под землей остаться —
Глухой, горбатой иль хромой?
Конечно, жаль, что не увижу
Уже родни своей, людей,
Тебя же, старичок бесстыжий,
Пожалуй, мне еще жальчей.
Однако, что-то притомилась,
Позволь, часочек я сосну...
— Да, вволю мы наговорились.
Сосни, я сон постерегу.
* * *
— А здорова поспать сестренка! —
С улыбкой Мишку подтолкнул
Локтем под бок братишка Ленька
И на ресницы ей подул.
— Проснись! Давно уж солнце встало!
И, хоть с рассвета дождь идет,
Народ к тебе сегодня валом
Принять леченье так и прет.
Аленка очи приоткрыла:
Изба, братишки, мать, отец,
А у печи — «О, божья сила!» —
Стоит диковинный ларец.
Вскочила, кулачок разжала
И обмерла (ужель не сон?):
Серьга из желтого металла,
Сверкая, вжалась ей в ладонь.
И по избе походкой легкой
Прошлась неспешно взад-вперед,
И, обомлев, на лавку Ленька
Присел, раззявил Мишка рот.
К щекам ладони прижимая,
Мать, ни жива и ни мертва:
— Да ты, похоже, не хромая...
Куда ж девалась хромота?
— Потом, потом, — и подхватилась,
И кинулась стремглав на двор,
Родня вослед перекрестилась
Да и за ней — во весь опор.
И видят жуткую картину:
От века всем в округе люб,
Без ветра, без иной причины
Качается и стонет дуб.
И с грохотом, подобным грому,
Вдруг рухнул, сучья обломал,
Как будто поклонился дому
И от поклона не восстал.
Приблизился к разлому Ленька
И тычет Мишке: — Посмотри!
И будет плакать-то, Аленка,
Совсем трухляв он изнутри.
Аленка ж, с грустью созерцая,
Как кроной мощной дуб поник,
Утрату сердцем постигая,
Промолвила: — Прощай, старик.
Запомнит навсегда Алена,
Какая доброте цена...
И улыбнулся ей из кроны
Лик просветленный горбуна.
* * *
В нелюдной той лесной сторонке
Частенько, грешный, я бывал
И от праправнучки Аленки
Всю эту притчу услыхал.
Давно сама уж прапрабабка,
Она лишь грезами жила,
Но все же медное украдкой
Колечко посмотреть дала.
Из поколенья в поколенье
В ларце заветном береглось
Оно, но никому под землю
Проникнуть с ним не довелось.
Кольцо одел я на мизинец,
А снять уж недостало сил,
И старушенция смирилась:
— Ну, что поделать тут? Носи.
И в жизненной нелегкой гонке
С поры той, в яви и во сне,
Воспоминаньем об Аленке
Колечко греет сердце мне.
Владимир Воробьев © 2012
Обсудить на форуме |
|
