|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Настоящая космическая фантастика Михаил Шульгин © 2006 Обряд погребения следует проводить… «Космос бесконечно разнообразен. По мере проникновения в межпланетное пространство все чаще будут встречаться с такими явлениями, о которых до этого вообще ничего не было известно. Но ведь именно эти новые проблемы, о которых мы сейчас и не догадываемся, и обеспечивают те качественные скачки, которые существенно расширяют наши знания законов природы...»
Ю.А.Гагарин
Нас провожали как героев — репортеры, вспышки фотоаппаратов, рукопожатия, напутственные слова. Никто не замечал красных, заплаканных глаз жены Квентина и матери Чена. Нас просили остановиться на верхней платформе, делать ручкой и улыбаться — первая часть шоу заканчивалась, и требовала подобающего эффекта. Улыбка получилась натянутой — страх перед неизвестностью уже поселился во мне.
— Смотри Алешка, какие звезды! — Саня зачаровано смотрел на усыпанное сверкающим бисером черное небо.
Я плюхнулся рядом, на надувной матрас, подложил руку под голову и даже не ответил другу: затянул, заворожил мерцающий простор; неведомая сила, подхватила меня, понесла, закружила водоворотом, выплеснула в бездонную пустыню, окружила мерцающими искорками... нет им конца и края... нет предела бесконечности...
Вроде и лежу на берегу, плескание рыбы да квакушек песни слышу, а тут же, будто в невесомости... Если б не комары...
— Сань! А ты бы хотел полететь туда... ну, хотя бы вон к той, яркой звездочке?.. Марс, вроде...
— А то! — воскликнул Сашка. — Только нам с тобой не светит, — добавил он невесело.
— Это еще почему!?
Я аж привстал — уж больно категоричное утверждение. — Что значит: «не светит»? Это, на каком основании?
— А твоя годовая по физике?.. — хмыкнул в ответ Саня.
— Тьфу ты! Физика... Зато по физкультуре — отлично, а это то что надо!
— Не-а, — в Сашкином голосе явственно прослушивалась нотка ехидства. — Там «ботаники» в почете, а бодибилдингом девчонок диви.
Сам-то Шурик тоже не отличник, но рассуждал всегда правильно, логично — оттого недоверия ухмылка не вызвала. А отец Сашкин и вовсе военным летчиком был. Авария какая-то... год в больнице, теперь в инвалидной коляске.
— Полечу, — выдавил я с ожесточением, к себе обращенной укоризной: отчего олухом-то, разгильдяем был?
Необыкновенно яркое, пронизывающее солнце; безумный, нескончаемый, постоянный день...
Романтика покорителей космоса удалялась вместе с бело-голубым шариком, сменяясь невыносимой тяжестью одиночества и осознанием собственной микроскопичности, беспомощности.
А ведь была романтика-то, была. А теперь: безвкусная пища опостылела; неизменный, казавшийся великолепным звездный пейзаж вызывал омерзение; пустое кувыркание в конуре размером с кухню сводило с ума.
Красновато-бежевый диск впереди казался холодным, неприветливым и больше не манил, скорее, холодил душу, напоминая об удаленности родной планеты.
— Ты почему иметь грусть?
Квен безжалостно коверкал русский язык на свой, американский лад, что в сочетании с вечно улыбающейся физиономией и потоком шуток зачастую смешило до колик.
Квентин Лузовски — профессиональный геолог, доктор наук, на борту выполнял обязанности врача — весь спектр медицины под его контролем: от травматологии, до психологии.
— Так... Дом вспомнил, — запамятовав о невесомости, отмахнулся я — да чуть не перевернулся: руки-то, будто крылья у птицы — воздух зачерпывают, в полет устремляют.
— Э-эй, дом далеко — тридцать миллионов миль! — усмехнулся Квен. — Дом — рано думать, грусть — гнать. Мы есть первый человек flying to Mars!
— Я много лет мечтал об этом... а теперь...
Я раскрыл ладонь, смотрел на миниатюрную глиняную фигурку сурка.
— О! Фил! Marmot from Pennsylvania! — Квен узнал знаменитого грызуна-земляка.
— Мне его привез друг...
— Алексей! Подмени. Скоро сеанс связи — я проверю систему, — позвал Чен.
Чен Ли из Поднебесной — рослый, крепкого сложения парень. Учился в Москве, по-русски говорит свободно, почти без акцента. Он бортинженер — человек, на которого молиться надо: в куске металла, в открытом космосе — одна надежда на него и умную технику.
— Позже поговорим, — пожал я плечами.
— Хорошо, commander, — улыбаясь, ответил Квен.
Маленькая фигурка выскользнула из моей руки и, вращаясь, подплыла к светильнику, отбросив большую размытую тень на Лузовски и Ли.
— Как выступили? — принимая из Сашкиных рук новенькую инвалидную коляску, спросил я.
— Порядок! Мы же «Альбатросы», океанские птицы! — широко улыбаясь, ответил он и хлопнул меня по плечу: — Смотри, какое чудо техники отцу везу! Молодцы — умеют делать... шедевр, а не коляска. Филигранная работа!
— Да, техника на грани фантастики! Юрий Сергеевич будет рад такому транспорту! Как принимали-то?
— Байку хочешь? Вижу... Слушай: Туда еще летели. На подлете — запрос с авианосца, ну, с «Пенсильвании»: сколько машин? Пять — отвечаю. На радаре одна точка — говорят: а у нас и на марше расстояние не больше трех метров от крыла. Не поверили, «Ф-215» подняли: визуально убедиться. Ха-ха-ха!.. А вообще, принимали по правильному, хорошо принимали... Вот, как узнали, что коляску для отца ищу, так и привезли прямо на корабль: задарма, прикинь — презент от фирмы значит. Во как! Уважают нашу группу... А это тебе сувенир, держи, — Сашка протянул фигурку сурка: — Это Фил-предсказатель, их эмблема: о конце зимы по собственной тени гадать умеет, балбес зубастый. А чего, верят американцы-то, верят в приметы...
Марс прятался за завесой сильнейшей песчаной бури, две картофелины-спутники безразлично наблюдали за стихией. Деймос и Фобос... И приспело же назвать эти чудовища — Ужасом и Страхом! Огромный булыжник «Страх» с глазищами-кратерами и большущим Стинки-ртом выглядел живым. Словно голова неведомого зверя — красная, с раскрытой серо-голубой пастью злобно поглядывал на приближающуюся от Земли металлическую букашку: на нас. Отвесные склоны Стинки казались безупречно ровными, словно кратер не выбит ударом, а высверлен мегасверлом. Чен, с улыбкой называл его реактивным соплом, и это определение не казалось абсурдным.
— Выходим на компланарную орбиту, удаленность — 300 километров, радиус 9730, — объявил я и добавил: — Ребята, начинаем работать!
— Топосъемка — пошла, расчет орбиты — пошел, инфракрасный анализатор включен, — докладывал Чен.
— Спектральный анализ начат, — выговорил Квентин.
— Навигационная обработка прервана! Перезагрузка! — голос Ли выдавал озабоченность внезапной нештатной ситуацией.
— Черт! Что там у тебя!? Без навигации мы не сможем выйти на квазиорбиту и подойти ближе.
— Пока не знаю, но похоже на радиопомеху... Система перезагружена — расчет возобновлен!
— Так что происходит!?
«Фобос-грунт тоже сбивался... а Фобос-2 и вовсе... Тьфу ты, упаси Господи!» — успел подумать я.
— Есть первый расчет! — вновь доложил Ли, словно прогоняя посетившие меня неуместные мысли.
— Включаю маневровый двигатель, два-три витка и мы зависнем над Фобосом. Работаем, ребята... работаем.
— Commander, что есть этот big ящик? — как всегда, улыбаясь, спросил Лузовски.
Мы уже несколько часов готовили спускаемый аппарат — работали космическими грузчиками: как выразился Квен. В условиях невесомости — занятие не тяжелое, но громоздкая поклажа едва поворачивалась в узком грузовом отсеке, а этот ящик просто головная боль — втиснуть его в шлюзовую камеру — проблема, а для крепления к модулю, вовсе в открытый космос выходить...
— Оборудование какое-то, — неохотно ответил я, поймав себя на мысли, что ничего вразумительного об этом устройстве сказать не могу.
С назначением всего оснащения нас знакомили, учили обращаться — включать, переключать режимы. Об этом же, просто сказали: «полностью автономный модуль — аккуратно сгрузите на дно кратера», и все.
Это не первый выход за борт: Ли периодически осматривал элементы обшивки; мне приходилось помогать заменять поврежденные струбцины антенн, — но странное чувство овладело мной теперь. Что-то живое находилось в ящике... я это чувствовал... оно, как будто шевелилось, изменяя центр тяжести. Мне даже показалось, что из-за титановой обшивки доносится фырканье и потрескивание... но, конечно ничего я слышать не мог... хотя...
Я включил шлюз изнутри, а Чен и Квентин приняли груз снаружи, закрепили под днищем спускаемого аппарата. Все прошло быстро и без проблем.
Несколько дней мы готовили высадку на Фобос и, наконец, наступил исторический час — посадочный модуль расстыковался со станцией и взял курс на спутник. Чен оставался на борту, а мы с Квеном ютились в тесной коморке спускаемого аппарата. «Бурая картошка» медленно приближалась; поверхность, походившая на тушу больного оспой слона, принимала очертания запыленного безжизненного пустыря.
Посадка получилась жесткой — удивительно, что амортизирующие стойки выдержали нагрузку. Это не было падением — гравитация у спутника мизерная. Автоматическая система посадки... сбой, едва не похоронивший нас там, где стремились закрепить флаги трех держав, провозгласив новую победу человечества в освоении космоса: так или вроде того, написали бы в траурной заметке газетчики.
Поднятый модулем столб красной пыли взвился вверх, немалая часть ее покинула Фобос, возможно навсегда, другая — встала стеной, и вскорости осаживаться не обещала.
— Это ж, сколько лет сюда никто не заглядывал!? — окликнул я Сашку.
Он осторожно ступал по усланному пылью чердаку, стараясь ни к чему не прикасаться. Спрессованная пыль накрыла мышиной шубой все: нет такого уголка, куда бы ни забралась невесомая серость, покрывая помещение порошком забвения.
— Лет шесть уж... Как отец покалечился, так и дорогу сюда забыли.
— А что мы ищем? — спросил я, стараясь идти по балке, как по спортивному бревну.
— В дедовском сундуке должна быть книга, старая книга. Я помню — она в кожаном переплете, с медными застежками...
— А что в ней написано?
— Не знаю, но хочу узнать. Вот и сундук.
Сашка приподнял тяжелую дубовую крышку — пыль ручейками потекла по резным цветочкам и лепесткам, а, добежав до края, посыпалась на пол, поднимая клубящуюся тучку. Он достал коричневого цвета фолиант; вдохнул, пропитанный нафталином воздух; вдруг замер, приоткрыл рот, в глазах заискрилась влага; сделал несколько коротких вдохов, запрокидывая голову назад...
Пыль, поднятая упавшей крышкой и выстрелом Сашкиного чоха, окутала нас непроницаемым облаком. Мы бежали со всех ног, стараясь не дышать, но дышали — чихали на бегу, поднимая миллиарды новых невесомых частиц.
— Ну же, открывай, — торопил я, отряхиваясь.
— «Обряд погребения следует проводить...», — начал он, открыв книгу ближе к середине. — Тьфу ты, зря пачкались. Тут одни церковные обряды.
— Пора commander.
Квен протянул мне российский флажок, сам держал — американский и китайский...
Три стяга, установленные на платформе передатчика еще прятались за клубами поднятой нами пыли, когда модуль подкатил к серой пасти Стинки. Заглянув в кратер и определив место возможной посадки на дне, я включил тяговый двигатель и вручную, плавно вывел аппарат к намеченной цели.
На дне пыли оказалось еще больше. Двухметровые опоры погрузились в серо-голубую, местами бурую массу на три четверти. Но поднятые частицы рассеялись неожиданно быстро, они крупнее красной поверхностной пыли и более походили на мелкий песок-шлак. Вообще, ощущение пребывания внутри давно затухшей печи, или по определению Чена — в реактивном сопле, стало преобладать над ударной гипотезой происхождения Стинки. Квентин предполагал термическое происхождение голубоватого порошка, но как истинный ученый, предпочитал убедиться, проведя полный анализ.
Big-ящик здорово тряхануло при посадке на поверхность — крепеж заклинил и, нам ничего не оставалось, кроме как отвинтить такелаж от корпуса целиком. Скручивать пришлось долго. Скафандр наполнялся потом, в глазах плыли розоватые круги...
— Лешка, я знаю, ты не поверишь, но я видел... нечто... оно похоже на мираж... оно... отец тоже видел... Он знал, рассказывал, а я не верил... ни кто не верил.
— Сашка, тебе надо отдохнуть.
— Леша... ты должен знать... оно...
Он сделал попытку приподнять голову, но сил на это уже не хватало — белоснежная наволочка вновь приняла болезную ношу.
— Оно... огромная скала... она упала в океан... я видел, как астероид образовал Марианскую впадину... я не сошел с ума... я видел... розовый газ... везде...
— Это было слишком давно, возможно миллиарды лет назад...
— Я видел это. Не знаю, как это происходит, но это было реально...
Сашкин самолет рухнул в воду в двух морских милях от плавучей базы, система катапультирования сработала, но вращение машины...
Я надеялся, что он выкарабкается, выживет, но уже тогда, в госпитальной палате чувство потери начало грызть мне душу.
Спустя сутки Сашка умер.
Открутив последний болт, я толкнул ящик, сдвигая направляющие полозья, высвобождая раскрученный такелаж. Ящик накренился и, ближняя ко мне узкая его сторона сорвалась. Видимо при жесткой посадке запорный механизм крышки испортился и она, приоткрывшись на долю секунды, вновь опустилась, так и не открыв обзор. Что-то розовое, тучкой поднялось от титанового корпуса. Вокруг серо-голубая масса, а тут красноватый оттенок?
«Наверное, зачерпнули наверху. Там везде красная пыль», — подумал я, но острое чувство любопытства доедало во мне последний кусок дисциплины.
Квен толкнул ящик со своей стороны и он, еще раз хлопнув крышкой, повис перед нами на лебедочных тросах. Лузовски, взглянув на меня, сделал то, что мне запрещала недоеденная дисциплина: он открыл ящик.
— Сегодня мы прощаемся с коллегой, товарищем, другом. Трагическая случайность вырвала из наших рядов...
Я не слушал траурную речь — тупо смотрел на Сашкин лакированный гроб; в темную зловещую яму; на черный платок тети Люды; на мраморное лицо Юрия Сергеевича и на его новую коляску... Никаких мыслей... Туман в голове, руки и ноги налились свинцом...
— Какая странная штука — жизнь, — обращаясь ко мне, выдавил Сашкин отец. — Знаешь, Леша, сегодня я проводил в последний путь сына и сегодня же стал дедом: Настенька родила час назад... ты знаешь, она так и не успела выйти замуж за напарника Саши, твоего тезку. Ты, наверное, слышал, он в прошлом году... там же, в Марианской впадине... Самолет так и не подняли. Да упокой бог его душу! Бездонная океанская пропасть стала ему могилой.
— Настя? — только и переспросил я.
А что я мог сказать? Поздравлять на похоронах?
Я не видел Настю много лет и помнил ее маленькой шустрой девчонкой с рыжими хвостиками и большими голубыми глазами.
— Я отвезу вас в больницу, — добавил я, сообразив, что моя помощь будет, не просто уместна, но и желательна.
В этот день я похоронил друга, но обрел собственную семью... Когда я увидел Анастасию... да, это уже не та рыжая Настька, а именно Анастасия!..
А маленький Павлушка оказался так похож на меня, что акушерка вручила мне его как отцу, естественно забрав шикарный букет, который я купил по дороге явно не для нее. Я не сопротивлялся... Павлуша!.. сынок!..
— «Обряд погребения следует проводить...», — вырвалась у меня цитата из запыленного фолианта, когда перед глазами открылась неожиданная картина:
В титановом ящике, между двумя белыми баллонами, медленно испускающими розоватый туман, лежал, одетый в смокинг труп!
Я узнал этого старика. Его фотографии частенько гостили в газетных полосах — один из самых удачливых биржевых спекулянтов, филантроп, личность во многом неординарная... умер год назад.
— Спонсор, твой mother! — впервые неприлично выразился Квен. — Это есть expedition investment, а мы есть похоронный контор, — хмыкнул он, махнув рукой.
— Да упокой Бог его душу, — выдавил я, захлопнул крышку, перекрестился и включил лебедку на спуск.
Чувство опустошенности холодной волной нахлынуло; возникло жгучее желание заорать, завопить, что есть мочи, выплеснуть грызущую обиду и стыд...
Самые дорогие и экстравагантные похороны в истории человечества состоялись.
— Чен, ответь! — вдавив кнопку радиосвязи, сказал я в микрофон.
Ответа не последовало. Эфир заполняли щелчки, шипение и странные подвывающие звуки.
— Связи нет, — удивленно глядя на американца, пробормотал я.
— Надо to leave, уходить из кратер. Большой глубина, помеха.
— Возможно, — согласился я и включил «зажигание». Двигатель молчал.
Я повторил попытку — эффект прежний.
Квен смотрел на меня сначала непонимающе, но выражение его лица преобразовывалось с каждой секундой — умоляющий взгляд прожигал меня спустя минуту.
Пот и мелкий противный озноб прошиб тело. Собственные похороны, хоть и бесплатные, в Стинке-могиле в мои планы не входили, Квеновы тоже. Я, рваными, судорожными движениями включал и переключал режимы всей имеющейся в модуле электроники — все молчало. Все!
Это продолжалось около семи минут. Очередной поворот ключа принес неописуемую радость, а если прибавить прорвавшийся сквозь щелчки надорванный голос Чена, то более отрадного чувства в своей жизни я еще не испытывал. Лузовски почти плакал.
Я доложил о выполнении программы и сбое в системе обеспечения посадки, заметив, что титановый ящик пострадал. Генерал Егоров, принимавший доклад, тут же осведомился, насколько ощутимый ущерб нанесен оборудованию, а, узнав о поломке запоров, изменился в тоне: волнение генерала явно мешало ему говорить. Связь мгновенно переключилась в закрытый, кодируемый режим:
— Что вы видели?
Говорил уже не генерал. Этот голос я помнил — полковник Сивич из службы безопасности.
— В каком смысле? — переспросил я, понимая, что речь пойдет о покойнике.
— Доложите обо всем, в мельчайших подробностях, — потребовал он.
— Скажите, сколько стоят такие похороны? — спросил я вместо ответа.
Повисла пауза. Сивич не сразу нашелся что ответить.
— Алексей Егорович, слушайте меня внимательно, — наконец заговорил полковник.
Его тон заставил меня выпрямиться, как по команде «смирно». Я ждал гневных речей о субординации, о долге и ответственности, о чем угодно... но голос его выправился и продолжал он уже ровным, несколько сожалеющим тоном: — Розовый газ, который вы видели — чрезвычайно активное вещество, а ведь вы не могли его не видеть... Оно способно синтезировать свободный кислород из практически любого химического соединения, в котором он участвует в связанном виде. Вы должны знать, что при внедрении вещества в кровь, процесс необратим... Если говорить о горной породе, то высвобождение свободного кислорода происходит относительно медленно... — полковник замолк.
Теперь я не знал что ответить. Не знаю, насколько долго я сидел у передатчика с раскрытым ртом и округлившимися глазами. Одна за другой, передо мной всплывали картинки событий, связанные с саркофагом. До меня начало доходить, почему Сивич говорил так витиевато, стараясь намекнуть, а не сходу в лоб. В груди свербело, во рту пересохло.
— А зараженная органика быстро? — спросил я, медленно выговаривая слова, боясь получить утвердительный ответ.
— Да, — выдохнул Сивич.
— Но... Зачем все это нужно? — спросил я, обреченным голосом.
— Леша... Есть группа ученых, полагающих что Фобос — астероид кометного типа, четыре с половиной миллиарда лет захваченный гравитационным полем Марса. Как раз, в тот период, когда и Земля, и Луна испытали колоссальную космическую бомбардировку. Внутри спутника лед... обыкновенный водяной лед. Ящик Пандоры, как мы назвали саркофаг, должен начать процесс наполнения кратера кислородной атмосферой... Кислород, наполняющий Стинки со временем окислит весь газ-концентрат и синтез прекратиться... Пройдет пять-шесть лет и атмосфера кратера станет пригона для дыхания... а покойник финансировал этот сумасбродный проект, ваш полет и свое погребение, послужив органическим стимулятором процесса. Это глупость, прихоть, но нам удалось осуществить полет и данные, которые вы получили и еще... бесценны, — он осекся и последнее слово выговорил, затихая, по слогам.
— А как же мы? — спросил я тихо.
— Отсюда мы не в состоянии вам помочь... — почти прошептал он, но эти слова резали слух, словно крик, вопль, смертный приговор.
— Командир, они разговаривают, — вдруг произнес Чен.
Я не осмыслил о ком или о чем он говорит. А он не понял, почему у меня такой усталый, мрачный вид: ребята не слышали, не могли слышать разговора с Сивичем — они занимались проверкой фиксации модуля, там, за бортом.
— Кто, они? — переспросил я безразлично.
— Марс, Фобос и Деймос. Во время спутникового противостояния пропала связь с вами. Тогда же я видел мираж: густую пушистую облачность; лазурное небо. Я видел горные хребты, одетые в снежные шапки и зеленые равнины, размытые голубоватой дымкой сменили на время красновато-бежевые смерчи марсианской песчаной бури. Это память планеты! А закончилось все с выходом Фобоса вперед... к сожалению не зафиксировал на сколько градусов...
«Началось! Сашка говорил о тумане и мираже-астероиде», — думал я, когда взволнованный Ли рассказывал о замеченном им реактивном шлейфе и еще каком-то движении на планете. «А может и вправду память? Как знать? Одному богу известно...»
— Отец Алексей, все готово. Могилка пригожая, усопшего привезли, родственники и сослуживцы собрались на Земле у мониторов. Пора обряд начинать.
Вошедший в кают-компанию послушник троекратно перекрестился у иконы, взглянул на меня и моих сотрапезников.
— Ну, мне пора, — объявляю я, вставая со стула, оправляя ризу и большой серебряный крест на груди. Подхожу к зеркалу, приглаживаю усы и бороду, склоняю голову у иконы над иллюминатором, кладу крест на себя и троих поселенцев слушавших меня с раскрытыми ртами.
— А что было дальше? — удивленно спрашивает белобрысый с серьгой в носу Женька, ровесник моего Павлуши — лет двадцать пять отроду. Здесь, на лунной базе он работает проходчиком, на постройке туннеля под «колпаком».
— А дальше было четыре безумных месяца полета к Земле и две мучительные смерти, три месяца карантина, бесконечных вопросов, даже обвинений и два обряда погребения праха — один по буддистским, а другой по католическим обычаям... А я?.. — озвучиваю немой вопрос. — Господь услышал мои молитвы, — отвечаю, беря со стола старый фолиант в коричневом переплете с медными застежками. — Теперь сам обряды служу. Желающих после смерти в космосе побывать хоть отбавляй, но тот, первый обряд, в Стинки-могиле я не забуду никогда...
Михаил Шульгин © 2006
Обсудить на форуме |
|
