|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2007 Ольга Рыжова © 2007 Цена — Сэр, прощения прошу, — он мял в руках шапку, разглядывая забрало моего турнирного шлема. Видно, чем-то оно мужичка обнадежило, потому что он, согнувшись в три погибели, словно коликами мучимый, продолжил:
— В крайней нужде обращаюсь к вашей милости, не извольте гневаться...
— Не изволю, — прохрипела я осипшим от крика и пыли голосом, надеясь унять словоблудие. — Говори.
— Русалка, сэр, — спина у него сделалась крюком. — В колодце, сэр, и житья не дает никакого честным горожанам.
Честные горожане, прижившие себе русалку в колодец — это, конечно, сомнительно. И поделом бы им... Но выловить эту редкую и опасную диковинку показалось мне соблазнительно.
— Хорошо.
Проситель, настроенный на тяжелый торг, явно растерялся.
Мы условились о месте и времени встречи, обо всем, что касалось дела, а потом разошлись прочь.
— Георгия, русалок ловят непорочные рыцари, — вещал мой сторож-оруженосец из-за ширмы, пока я мылась, наклонившись над тазом.
— Не правда. Всего лишь королевская кровь нужна, — я вытерлась и натянула рубаху. — А во мне ее почти восьмая часть. Кстати, то, что меня приняли за непорочного рыцаря, это честь, или оскорбление? — спросила я, убирая загородку.
— Это шутка. Кто-то из конюших сказал бедняге, что рыцарь с красным зверем на гербе благороден и непорочен, а бедняга и рад стараться.
За рубахой последовал жилет.
— Но я ведь девственница и благородной крови.
— Георгия, рыцарь — это мужчина!
— Угу, — сказала я, — слушай, помоги приладить ленту: как вы ее умудряетесь так...
— Леди Георгия, — он подчеркнул «леди». — Выдавать себя за мужчину — то же оборотничество и карается так же.
— Ну, мужское платье носить еще можно — десятый день не завершился, про то, что у меня между ногами, человек прямо не спросил, Гене. А рыцарство... Дай пояс.
Гене молчал, пока я прилаживала эту деталь туалета, больше похожую на элемент какой-то хитрой и очень богатой сбруи. Мой пояс.
Рыцарский. Пусть и полученный не в бою, а по рождению: более того, по несчастью. Я — единственный ребенок, последняя ветка старого, славного рода, при слабоумном отце. И де юре считаюсь мужчиной, пока не рожу первого из своих сыновей, которому передам имя, пояс и все прочие права. В детстве меня это веселило, в отрочестве — заставляло задирать нос выше головы, сейчас — не знаю.
Гене же к этой путанице относился однозначно: на Десятидневном турнире его девочке не нужно вступать даже в те немногие состязания, которые ей по силам, пояс стоит носить только с кринолином и скрывая рукояти оружия бантами, а природную живость следует проявлять исключительно на балах. Может и лучше.
Видимо, отчаявшись, Гене пригрозил мне отцом, но ловить русалку все-таки пошел.
Десятидневный турнир привлекает такие стаи мелкого сброда, что высокоуважаемый сэр Ценхель, организующий состязания в этом году, велел для пущей острастки поставить на каждом перекрестке по виселице. Что, конечно, придало городу романтичности: парочки, любившие раньше целоваться по ночам на проспектах, теперь предпочитали более уединенные места. Зато непрошибаемая уличная детвора качалась на веревках под носом у спящих на посту стражников.
У назначенного места виселиц стояло аж четыре штуки, и на одной кто-то даже висел: Гене моментом закрыл платком нос. Я тоже замотала лицо длинным концом шаперона: лишних вопросов не жаждала, а принять меня без шлема не то что за мужчину — за юношу, это слепцом нужно быть. Ожидал нас все тот же человек по имени, как выяснилось, Энтони.
Бормоча извинения в том духе, что еще утром тут этого поганца не висело, а вот гляди ж ты, как на жаре-то,.. он провел меня с Гене по площади, показал колодец, огороженный криво сбитыми козлами, на одном из которых была приколочена доска с надписью: «Русалка».
— Кого ж остановит, — бормотал Энтони. — За две ночи троих утопила... Крышку вон на замки поставили, так мало, что не сворочена утром была: ломом-то сподручно, видать...
Я спешилась, раздвинула козлы и, подойдя, осмотрела колодец: да. Лом имел место быть, и не один раз. Замки заранее открыли, но крышку пришлось поднимать Энтони с Гене вдвоем.
— А кто утонул? — спросила я.
— Двое пришлых бродяг той ночью и подавала из трактира.
— Не о том, сколько им лет было?
— По-разному: тем, пришлым, под тридцать, а мальцу полтора десятка, мож, набежало.
— Оставьте так, — велела я, не дав уложить назад крышку. — От чего она завелась?
— Никто не знает, сэр, — шмыгнул глазами Энтони.
День уже клонился к закату, и далеко уходить я не стала: трактир на другом конце площади смотрелся довольно прилично, для рыцаря-недоростка со слугою — самое то.
— Что думаешь? — Гене сидел, мрачно глядя на большую зеленую муху.
— Я думаю, леди Георгия, что это опасно и бессмысленно.
— Лысый Карл её изловил, — возразила я. — Теперь держит во внутреннем колодце: она поёт, как ангел... Я ничем не хуже этого старика.
И отцу понравилось. — Добавила я, потому что Гене молчал.
— Я думаю, — повторил он, — что все имеет свою цену. Ваш отец отказался ее заплатить, несмотря на недуг разума и любовь к вам.
Я не сразу поняла, что старик говорит о давней истории, когда я, будучи ребенком, упрашивала отца купить русалку у Карла.
— Конечно, откуда у нас тогда взялись бы деньги.
Гене только головой покачал и опять смолк. Теперь уже намертво.
Почему он против затеи с русалкой: весело и почти безопасно, во всяком случае, безопасней турнира. Его упрямство вгоняло меня в раздражение.
— Договорись с трактирщиком. Я хочу, чтобы он был здесь ночью. И двери не закрывал.
Жди здесь до рассвета, и не вздумай мне помешать.
Гене кивнул.
А я вышла из дверей на опустевшую с закатом площадь. Села на край колодца и стала слушать. Она запела с первыми звездами: в воздухе повис звук, какой остается после щипка самой тонкой гитарной струны, почти неразличимый для уха. Я бы и не заметила, если б не слышала раньше, у Лысого Карла.
Не знаю, сколько времени прошло: мне не хотелось двигаться, разве что склониться к воде пониже. Звук менялся. Становился сильнее, глубже и чище: как бы ни хранила от чар королевская кровь, она не могла уберечь от собственных желаний. А хотелось мне одного. Вынув из ножен клинок, я прислонила его к полусдвинутой крышке так, чтобы гарда была под рукой, и, сняв мешавший пояс, легла на край колодца. На широкий каменный край.
Русалка пела. Теперь это была мелодия. Рукой я коснулась воды — она стояла высоко, и русалка замолкла, почуяв неладное.
— Покажись. Я хочу на тебя посмотреть.
Ждать пришлось долго, пальцы в холодной воде онемели, и когда она их коснулась, я вздрогнула. Тут же плеснуло: русалка боялась. Что-то шло не так, она не могла понять, в чем дело, но голод и любопытство победили осторожность. Она вынырнула, показав над водой бесцветное в свете луны лицо с темными плошками глаз. Я склонилась еще ниже, зачарованно на нее глядя.
— Ты прекрасна, — шепнула я искренне и протянула ей обе руки. — Спой еще. Это ведь пела ты?
Она ответила тихим низким звуком, начиная новую мелодию. Русалка смотрела, не мигая, выводя ноту за нотой, завораживала звуком. Карл говорил, они мало разумны и понимают не столько слова, сколько мысли. Осторожно коснувшись ее плеча, немного притянула к себе — теперь мы почти обнимались, и я выдернула ее наружу.
Размером она была с десятилетнего ребенка, холодная и мокрая, как вытащенная из пруда лягушка. Не удержавшись на краю колодца, мы скатились на мостовую, где и расцепились. Русалка отпрянула: на земле она двигалась неуклюже и смогла подняться только на руки. Тут она закричала.
Говорят, крик русалки останавливает сердце, но когда темнота в глазах отступила, оно еще билось.
Тварь приникла ко мне, оттолкнуть ее не удалось, пришлось отдирать от себя: отцепив, я ее отшвырнула. Голова кружилась, подниматься пришлось, опираясь на край колодца. Лицо русалки, безгубое и пустое, было чем-то перемазано, я не поняла тогда, чем.
Она приготовилась к новому крику, когда рука нашарила гарду. Клинок ушел в замах плашмя, на оглушение — игрушка нравилась все больше, но в последний момент я поняла, что за грязь у нее на лице и развернула клинок острием.
Гене ехал рядом, все еще бледный и взъерошенный, как воробей: в нем-то не было королевской крови и ночью, в трактире, у старика прихватило сердце. Он не задал ни единого вопроса, однако мне нужно было сказать:
— Это слишком дорогая игрушка, Гене.
Он кивнул.
Мы ехали из города виселиц и турниров к дому Лысого Карла.
К дому, где поет смерть.
Я, чтобы потешить Гене, надела свое самое вычурное дорожное платье, с жемчугом и высоким воротом, оно делало меня похожей на фарфоровую куклу в дамском седле. Довольный спутник что-то свистел, оживая с каждой минутой.
Мир снова его устраивал.
А вот меня — не очень.
Ольга Рыжова © 2007
Обсудить на форуме |
|
