|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2007 Мария Савенкова © 2007 Душа нараспашку — А у нас тетя есть, — Ясёне было тринадцать, когда брат поделился с ней этим невероятным известием. Они вдвоем сидели на крыльце, и Олех курил недавно подаренную отцом трубку. Еще не по-настоящему, не взатяжку, больше для важности.
— Нету никакой тети, я бы знала! — заявила она в ответ. Вот еще, во всякие выдумки верить! Олех славился умением очень убедительно рассказывать всевозможную чушь и любил посмеяться над доверчивыми слушателями.
— Там, — сказал он таинственным шепотом, махнув рукой в сторону леса.
Лес Ясёна не любила. Кизил там рос высокий, как дерево, а листва только на верхушке. И под ногами голая земля, ни травинки, ни цветочка, ни гриба, только камни да сухие ветки. Вечерами там было жутковато.
— Ага, под кустом. Кончай дурака валять.
Ясёна демонстративно отвернулась и уткнулась в вязание. Нарочно пугает. Несмотря на свои шестнадцать, важный вид и новую трубку, Олех возможности подурачиться и подшутить над младшей сестрой не упускал.
— Ну и пожалуйста, ну и не верь, — фыркнул Олех. — Просто ты еще не родилась, когда я ее видел.
— Ага, а потом она вдруг исчезла, да?
Он промолчал, и разговор перестал клеиться. Пахло лавандой и мелиссой — мама сушила их под навесом. Чабрец и мяту уже убрали в коробки, на очереди осенние грибы, яблоки и тот самый кизил. Ясёна чуть не потеряла сразу две петли, ругнулась и отложила вязание, воткнув спицы в клубок. Беда в том, что иногда Олех и правда оказывался в курсе чего-нибудь интересного. А те, кто ему поначалу не верили, потом локти грызли с досады. Она заерзала, не решаясь спросить.
— Ну и какая же она? — все же не выдержала Ясёна.
— Была хромая.
— Что значит «была»? А потом перестала, что ли?
— Перестала, наверное. Потом я ее не видел, — Олех все-таки обиделся, слова цедил сквозь зубы. Ясёна примирительно подвинула к нему тарелку с виноградом. А то некоторые ягоды полопались, сок течет, потом все будет липкое — и спицы, и пряжа.
— Как можно перестать хромать? — не отставала Ясёна. — Она что...
— Она открытка, — совсем тихо перебил Олех, отщипнув несколько ягод. — Стала. А тогда попрощаться приезжала.
— Да ну тебя! — Ясена засмеялась. — Тебе тогда сколько было? Померещилось, небось! Нету никакой тети и не было.
Выдумает же, а она чуть не поверила!
— Может, и нету уже, — неожиданно согласился Олех, сплюнув в сторону косточки. — Она сильная была, может, уже и все.
Смеркалось, на крыльце стало слишком темно для вязания. А слушать в потемках Олеховы рассказы про открыток и вовсе страшно. Да и мама предупредила, что вернется сегодня поздно, просила приготовить ужин. Ясёна постаралась рассмеяться, чтобы показать, что не боится, но вышло как-то жалко. Забрала клубок и спицы и ушла в дом. На кухне разожгла лампу поярче, не пожалев нового фитиля: хоть и ерунда все это, а неуютно теперь. Про открыток разное говорят.
Мороки с овощами много, но зато Ясёна умела готовить настоящее рагу. Получалось иногда даже вкусней маминого. Пока жарился лук, Ясена все думала, что из слов брата может быть правдой. Обнаружилось, что знает она до обидного мало. Немного рассказывали подруги по школе, но такие невероятные слухи, что Ясёна до сих пор вообще не была уверена в существовании открыток.
А вот морковь и коренья она чистить не любила, так что отвлеклась от раздумий. Золотистыми овощи становятся на сильном огне, а тут чуть зазеваешься — и пропало, сгорит. От морковки масло в котле стало оранжевым, солнечным, картошка в нем выйдет красивая. Ясёна кинула в рагу щепоть растертых сухих грибов и немного трав, ломтики баклажанов.
Почему родители никогда ничего не говорили? Ну, положим, они ничего такого вообще не любят. Когда несколько лет назад Ясёна прибежала рассказать услышанную на улице историю о говорящей собаке, отец не поверил ни единому слову, только отругал и велел больше не носить в дом «глупых сплетен». Собаку потом, конечно, так и не нашли; над тем парнем, что про нее рассказывал, все смеялись.
Но ведь Ивика с соседней улицы болела, и все говорили, что она умрет. А она вдруг поправилась! Это ведь уже не говорящая собака, с Ивикой Ясёна раньше вместе в школу ходила! После той истории, правда, Ивика школу бросила, а потом соседи вообще переехали.
И что они в том городе нашли? Ясёна искренне полагала предместье лучшим местом жительства. И город рядом, и дом свой, не съемный, и виноградник, и даже лес есть. Только леса Ясёна все же побаивалась: как-то в детстве заблудилась и до самой темноты не могла выйти. Ее тогда всей улицей искали. А когда нашли, мама даже не ругалась, бледная была, не меньше самой Ясёны перепуганная.
Рагу удалось на славу. Ясёна облизала ложку. Добавила последний штрих — еще щепотку трав и загасила огонь. Тьфу ты, дуреха! Даже не спросила у Олеха, чья сестра эта странная тетя: папина или мамина? Папину семью Ясёна совсем не знала. Дедушка рано умер, бабушка с тех пор жила нелюдимо. Папин брат, дядя Ингир, иногда приезжал. А вот про сестер Ясёна никогда не слышала. Мамины родители всегда были рады внукам, и раньше Ясёна с Олехом гостили у них каждый год. Только жили далеко: у дедушки с бабушкой был большой сад и виноградник. Туда часто не наездишься. Но чтобы тетя...
За ужином отец нахваливал рагу, и Ясёна вся светилась от гордости.
— Настоящая хозяйка растет, — улыбался отец, а она смущалась. Не такое уж это хитрое дело — готовить. Кто-то лучше, кто-то хуже, а все умеют. Но за чаем отец даже плеснул Ясёне вишневой наливки. Олех возмущался, что «это не для детей», ну так он из зависти, что не его хвалят. От вишневки с горячим чаем стало жарко, Ясёна раскраснелась и осмелела.
— А правда, что открытки душу выпивают? — спросила она. Рядом с отцом, в ярко освещенной комнате это уже совсем не казалось страшным.
— Не болтай глупостей, — отрезал отец, и Ясёна было замолчала, но тут в разговор встрял Олех.
— К ним надо приходить ночью, идти обязательно пешком, а живут они в самой темной части леса, — страшным шепотом начал он. — Если сторгуешься, они выполнят любое твое желание, но цену возьмут немалую. Одной души может и не хватить...
Из светлой комнаты ночь за окном казалась непроглядно черной, леса видно не было, но Ясёна знала, что до него совсем близко. По спине пробежал холодок.
— А чем же тогда расплачиваться, если одной души мало? — вызывающе спросила она.
— Бывает, что целыми семьями идут, а возвращается потом только кто-то один. Но чаще берут маленьких детей, открытки их у себя оставляют, потому что не только душу пьют, но и...
Ясёна вжалась в табуретку и вцепилась в нее обеими руками. Она не хотела показать, что боится, но все равно побледнела, и губы сжались.
— Не говори ерунды, Олех! — оборвал рассказ отец. — , Еще не хватало, чтобы мои дети во всякие бредни верили! Никто ничего не пьет.
Когда он так говорил, Ясёна обычно обижалась: этой фразой про бредни заканчивались самые интересные разговоры. Но хорошо, что Олех наконец заткнулся.
— Ночью по лесу никто не ходит, — решительно заявила она.
— Ходят, — неожиданно возразил отец. — И ночью ходят, и семьями, и с детьми — всяко бывает.
И Ясёне почему-то представилась картина, как Олех идет по лесу в полной темноте и ведет ее, чтобы расплатиться с открытками. Так ясно представилось, будто она сама там была: сучья цепляются за одежду, сухие ветки хрустят под ногами, и даже комаров нет, как вымерло все. Ясёна залпом допила остывший чай и принялась собирать чашки. Спать сейчас не хотелось, сниться будет всякое. Лучше подольше помыть посуду, прибрать на кухне — там все же лампа. А потом мама придет, и все забудется.
Говорят, будущее предсказывать плохо. Глупости все это, его просто нельзя предсказать. Кто бы мог подумать, что сильный, веселый и смекалистый Олех вдруг разболеется? Олех теперь ночевал в мансарде при открытых окнах: говорили, там ему легче дышать и кашель не такой жестокий. К ноябрю затенявшая окна виноградная лоза почти сбросила листву, и солнце светило прямо на кровать. Олех щурился, но не уходил: его познабливало. Еще говорили, что Олеху нужно дышать хвоей, и Ясёна каждый день приносила из лесу охапку сосновых и можжевеловых ветвей, раскладывала у его кровати, запаривала хвою и мать-и-мачеху для питья. Но брату лучше не становилось, наоборот, по ночам она слышала, как порой Олех заходится в натужном кашле. Всю зиму он спал в мансарде, укутавшись в овчину, но по весне Ясёна заметила неладное. Как ни пытался брат скрыть от родных кровавые прожилки в мокроте, а все равно такое не спрячешь.
Отец выслушал новости молча, лицо у него словно окаменело. Мама несколько дней ходила заплаканная, стала чаще сама носить Олеху настой с медом. И еще завели козу, чтобы было свежее молоко. Сначала Ясёна никак не могла научиться ее доить, коза попалась норовистая, но уж зато и молока давала вдоволь: и так пить, и на сыр хватало. Летом Олеху должно было исполниться восемнадцать, он был совсем уже взрослый, но по улице поползли слухи, в которые Ясёна не хотела верить: мол, не доживет парень до лета.
Как-то раз в апреле она встретила в городе свадьбу и никак не могла вспомнить, к хорошему примета или к плохому. Но на повороте ветер откинул фату, и Ясёна узнала Ивику. Хоть та и была напудрена, а румянец все равно пробивался. И не то что бы толстая стала, но не такая доска плоская, как последний год в школе была. Ясёна было побежала следом, но лошади уже унесли повозку. В тот день Ясёна вернулась задумчивая, даже не сразу сообразила, что дома гости. И не успела ничего понять, когда сильные руки подхватили ее.
— Никак Ясёна? Красавица выросла, не узнать! — загрохотал дядя Ингир. Был он высокий и жилистый, племянницу поднял как пушинку. — Замуж-то скоро? Ох, погуляем с твоим отцом на свадьбе!
Вечер удался. Даже Олех меньше кашлял, выпив вина, и мама повеселела. Дядя Ингир подтрунивал над Ясёной, но как-то совсем не обидно. Ближе к ночи, когда Олех ушел к себе, дядя посмотрел ему вслед, покачал головой и спросил:
— К открыткам водили? Они на равноденствие бесплатно желания выполняют. Обычай у них такой.
— Никаких открыток! — ответила мать неожиданно резко.
— Не глупи, Тиза. Дай бог ему до осени дожить. Сейчас не до принципов.
— Я сказала «нет»! — мама ушла, хлопнув дверью, а отец задумался.
Потом Ясёну отправили спать, а отец с дядей Ингиром еще долго сидели за бутылкой и о чем-то разговаривали. Накурили так, что и с утра не продохнуть было. Днем дядя уехал, сославшись на срочные дела, а родители до вечера не разговаривали.
— Мам, я еще давно представляла, как мы с Олехом идем к открыткам, — Ясёна вспомнила, как в позапрошлом году увидела странную картинку и испугалась. Но это же давно было, она была маленькая, а сейчас выросла и ничего не боится, объяснила Ясёна матери.
Мама почему-то побледнела и осела на табуретку. Потребовала рассказать все подробно, потом еще расспрашивала, как Ясёна себя чувствует, не устает ли, не болеет.
— А что, открытки правда есть? — спросила Ясёна. Отвечать на не относящиеся к делу вопросы надоело.
— Есть, — сказала мама.
— А говорящие собаки?
— Не болтай глупостей!
Больше мама ничего не говорила, только стала еще мрачней, чем в последние дни. А ночью Ясёна проснулась от того, что родители громко спорили за стеной.
— Тиза, это единственный шанс! Подумай об Олехе! — настаивал отец.
— Ты знаешь цену, я не могу на это пойти! — возражала мама.
— Тиза, разве есть что-то дороже Олеха?
— Есть, Костан. Есть Ясёна, и за нее уже заплачено немало.
— Но ты могла бы попросить, это же твоя сестра!
Ясёна вздрогнула. Сестра?
— Вот потому и не могу, Костан. Я не смогу отказать, если... — мама понизила голос, и конец фразы Ясёна не расслышала.
— Значит, это сделаю я, — сказал отец.
С утра, еле успев расчесаться, Ясёна помчалась к брату. Листья на винограде распустились уже большие, мансарда окунулась в тень и казалась немного мрачной. Это летом, когда жарко, тут хорошо, а весной еще холодно. Олех спал, и будить его было жалко, но Ясёну прямо-таки распирало от услышанного ночью.
— Олех, есть тетя! — зашептала она брату в ухо.
— А? Что? — не понял тот.
— Есть тетя! Папа говорит, надо ее попросить, а мама не хочет!
Олех сел на постели и потер глаза. Закашлялся в платок, сплюнул и хлебнул остывшего настоя.
— Как думаешь, кто переспорит?
— Папа, — в этом Ясёна ни капли не сомневалась. — А интересно, что будет? — неизвестность волновала и дразнила.
Брат выразительно пожал плечами, но тут снова закашлялся.
Отец с Олехом выехали через неделю. Двинулись и правда лесом, только не ночью, а с утра. Отец одолжил у соседа осла и повозку, укутал Олеха овчиной, набрал с собой во фляги вина и лечебного настоя. Мама вышла их провожать, но не говорила ни слова. Только напоследок поцеловала Олеха. Ясёну оставили дома, как она ни просилась в поездку. Мама сказала, что и отца не отпустит, если тот вздумает брать Ясёну с собой. Потому всю неделю, пока отец собирался, Ясёна сидела у постели брата, и они обговаривали, как сложится дорога, что там будет у открыток, какие они вообще и почему живут отдельно от всех. От разговоров этих Ясёна повеселела и перестала обижаться, что ее не берут. Вот и в день отъезда она даже не вышла попрощаться. Олех попросил сестру не будить, чтобы не расстраивалась.
Собрав в школьную сумку платье на смену, теплую кофту, фляжку с водой, хлеб и сыр, Ясёна вышла из дому до рассвета, а теперь поджидала отцовскую повозку на опушке совсем недалеко от кромки леса. Олех взялся проследить, чтобы отец не проехал мимо. А уж когда отец начал отказываться и попытался отослать Ясёну домой, она заявила, что все равно пойдет к открыткам, только сама и пешком, сама будет искать дорогу и сама ночевать в лесу. Выполнит ли она свою угрозу, Ясёна не знала. Перспектива ночевки в мрачном лесу пугала ее, а как искать дорогу, если тропа разделится на две или вовсе пропадет, Ясёна понятия не имела. Но отец долго раздумывал над ее словами, а потом махнул рукой и сказал, что, может, оно так и к лучшему. Правда, идти все равно пришлось пешком: в маленькой повозке рядом с Олехом места не было, отец вел осла на поводу.
За весь день остановились всего дважды. Ясёна устала и ближе к вечеру стала жаловаться, что не может идти. Отец даже не придержал осла.
— Это тебе не прогулка, и никто тебя не звал. Напросилась — не ной, надоело — иди домой, никто не держит.
Солнце уже клонилось к западу, Ясёна представила, как возвращается по темному лесу. Потом подумала, что скажет маме: сбежать-то из дому сумела, а не продержалась и дня. Решительно замотала головой и взялась за край повозки, чтобы идти в одном темпе с отцом.
— Нет, я пойду с вами!
Больше она жаловаться не решалась. Вдруг отец прогонит, когда до открыток останется совсем немного? Вот обидно будет!
Остановились с заходом солнца. Отец наломал сухих веток и развел огонь. После целого дня пути острый козий сыр казался удивительно вкусным. Разламывая его, Ясёна то и дело слизывала с пальцев крошки. Хлеб пах тмином, кунжутом и домом. Олех придумал нанизывать ломти на ветки и разогревать над огнем. Отец с братом по очереди прихлебывали вино. Ясёна тоже сделала несколько глотков, смутилась под строгим взглядом отца и отставила флягу. Вино было терпким и кислым. Но отец ничего не сказал, только повернул над огнем ветку с кусочком хлеба и принялся набивать трубку. Тени будто тоже сошлись к костру, но замерли чуть поодаль, таким темным казался лес вокруг. Ясёна смотрела в огонь, у хлеба была теплая хрустящая корочка с привкусом дыма, а от вина слегка шумело в голове.
На ночь осла выпрягли и привязали к дереву, расстелили прямо на земле старый плед. Олех спал в повозке, отец говорил, что ему нельзя простужаться. За ночь кострище остыло, и Ясёна основательно продрогла, хоть и укрылась кофтой. Да и утро в лесу оказалось холодным: солнце едва пробивалось сквозь листву, и после завтрака Ясёна сама торопила отца продолжить путь, чтобы согреться.
Тропа здесь была широкая, хоженая, повозка уже не задевала кусты. Лес стал светлей, вдоль тропы росли боярышник и терн. Ясёна согнала со щеки назойливую муху и тут только поняла, что за весь день вчера и правда не видела ни мух, ни комаров, ни птиц. А сейчас вдалеке слышалось чириканье, иногда впереди с тропы вспархивала горлица, муха вот привязалась. Почему-то раньше Ясёне представлялось, что открытки живут совсем рядом, стоит лишь войти в лес — и наткнешься. Но шли уже второй день, а ничего кроме деревьев и кустов вокруг не было. Олех много кашлял и казался бледней обычного. Его не переставало морозить, даже когда в середине дня вышли на луг и солнце стало ощутимо припекать. Настой он почти допил. Ясёна пыталась с ним разговаривать, но брат выглядел усталым и большую часть пути дремал.
Спустились сумерки, но отец не остановил осла. Тропа снова шла лесом, деревья шумели на ветру, где-то совсем близко ухал филин. Ясёна тщетно убеждала себя, что не боится, но невольно сжимала кулаки все крепче и смотрела только вперед, на неспешно трусящего осла. Огни поселения неожиданно показались из-за поворота. Она вскрикнула от изумления, и Олех проснулся. До открыток было от силы полчаса ходу.
Вопреки ожиданиям и к большому разочарованию Ясёны, увидеть открыток удалось только утром. Заночевали на окраине поселения. Припасов оставалось немного, но отец сказал, что поутру попросит еды у открыток. В эту ночь Ясёне спалось плохо, она несколько раз просыпалась и прислушивалась к шорохам, крикам птиц и мяуканью одичавшей кошки. Подумалось, что зря они легли спать все сразу, надо было по очереди следить, чтобы открытки не подобрались незамеченными. Ясёна попыталась караулить, но снова задремала. А когда проснулась, уже встало солнце, и поселение ожило.
Дурнушкой Ясёна себя никогда не считала. Рыжие в желтизну волосы, еле приметные веснушки, карие глаза и прямой нос — так выглядит половина девушек. Разве что ростом Ясёна пошла в отца, и не каждый парень решался подойти к ней — засмеют ведь, если на полголовы ниже девчонки окажется! Но сейчас она смотрела на открыток, пальцы машинально заплетали косу, и Ясёна чувствовала себя уродиной. Почему-то она думала, что открытки исключительно женщины, но мужчин в поселении тоже хватало. А главное — все они были удивительно красивы: стройные, с правильными чертами лица и густыми тяжелыми волосами, открытки словно светились изнутри.
— Олех, Олех, смотри! — затормошила она брата. — Какие они... — Ясёна не могла подобрать слов.
Олех по-мужски окинул женщин оценивающим взглядом:
— Ага...
— Смотри, дома все одинаковые! — Ясёна потянула брата за рукав. — Как это?
— А что им стоит? — ничуть не удивился Олех. — Они ж колдуют! Небось, за одну ночь все и наколдовали. И красоту себе тоже: раз — и готово!
Она поежилась и накинула кофту на плечи. Заворочался и проснулся отец. Ясёна как могла разгладила руками смявшееся платье. Вот бы где колдовство не помешало! И пошла к одетому камнем колодцу, притулившемуся у домов. Выкрутила тяжелый ворот, зачерпнула воду ладонями — холодная, чистая, вкусная. Зажмурилась и плеснула в лицо.
Когда Ясёна открыла глаза, с разных сторон к ней шли открытки. Человек двадцать. Ни детей, ни стариков — все молодые, красивые. Они смотрели на Ясёну жадно, словно на редкое лакомство.
— Молоденькая совсем, надолго хватит... — перешептывались открытки.
Ясёна попятилась, но уперлась в холодный камень. Ведро сорвалось и с грохотом полетело вниз, со дна колодца отозвалось дребезжащее эхо. Платье на спине вымокло от брызг. Открытки обступили Ясёну плотным кольцом, шушукались, улыбались, о чем-то спорили. С задних рядов через толпу кто-то пробирался, на него недовольно шикали.
— Ты кто такая? — строго спросила женщина, наконец пробившаяся поближе.
— Ясёна.
— Дочь Тизы? — уточнила открытка, и Ясёна кивнула. На вид открытка была совсем молодая, моложе мамы, но говорила с запинкой и вздохами, как бабушка.
— Я... мы с братом, с Олехом, он болеет, — принялась объяснять Ясёна.
— Ну, давай знакомиться. Я — тетя Урма, — улыбнулась открытка.
Успокоиться никак не получалось. Рядом были отец и Олех, тетя Урма заварила чай, поставила на стол бутылку наливки и целое блюдо лепешек с сыром. Есть хотелось ужасно, и Ясёна еле дождалась, когда все сядут за стол. Но страх до сих пор не унимался. Даже у тети во взгляде иногда мелькало что-то хищное, а уж остальные там, у колодца, только руки не протягивали, чтобы схватить Ясёну.
— Как думаешь, поможет? — улучив момент, когда тетя вышла, тихо спросил Олех.
— Не знаю, — пожала плечами Ясёна. Ела она жадно, отрывая от лепешки большие куски. Вкусно, почти как дома.
— Слушай, — вдруг сообразила Ясёна, — а почему она все руками делает? Не колдует?
— Может, надоело? — отшутился Олех, но видно было, что ответа он не знает.
Вопрос этот не давал Ясёне покоя. Она не слушала разговоры за столом, и даже не заметила, когда тетя Урма обратилась к ней. Открытки на улице тоже не делали ничего особенного. Но ведь они же умеют? Иначе зря отец вез Олеха, и... Ясёна допила чай и поставила чашку на самый край, будто бы нечаянно задела локтем. Чашка упала под ноги и разлетелась на несколько крупных черепков.
— Ой, чашка... — Ясёна опустила голову. Было страшно интересно, что теперь станет делать открытка. Но тетя Урма только попросила помочь убрать осколки и посетовала: жалко, мол, чашку.
— Ты же можешь вернуть все как было! — как бы невзначай сказала Ясёна.
Тетя стала серьезной, выбросила осколки, вытерла руки о полотенце и села рядом с отцом.
— Так ты им ничего не объяснял, Костан? — спросила она.
Олех закашлялся и попытался встать из-за стола.
— Тебя это в первую очередь касается, так что слушай, — остановила его тетя. — Жизненной силы у всех поровну — и у людей, и у открыток. Только вы тратите ее постепенно, а мы умеем открываться и выплескивать сразу много. Вот и все колдовство.
Ясёна закрыла глаза, и ей показалось, что она слушает очень старую, лет девяноста, не меньше, женщину. А если смотреть на открытку прищурившись, то она такой и виделась: горбилась, неуклюже поворачивалась, и руки у нее подрагивали.
— Чем ты собираешься платить, Костан? Никто не станет лечить просто так. Ты оставишь Ясёну у нас? — открытка говорила буднично и спокойно, от этого становилось не по себе. Ясёна, не замечая, теребила угол скатерти. — Она слабая, только чуть приоткрыта, но это и хорошо — надолго хватит.
— Ты что такое говоришь, Урма? — возмутился отец.
— Может, это судьба, Костан? Помнишь, Тиза не доносила бы дочь, если б не я, — все так же спокойно продолжала открытка.
— Ты сама выбрала, не сравнивай!
— А какая разница? Я тогда сильно выплеснулась, твоя дочь мне лет десяти стоила. Да ты, смотрю, и не спросил у дочери — может, она сама захочет?
— Не соглашайся, это же открытка! — зашептал Олех.
— Разве я тоже могу? — не слушая его, спросила Ясёна у тети.
— А ты сама не замечала? — голос у открытки был мягкий, но тон почти не менялся. Словно весь мир ей наскучил. — У тебя ведь бывают видения про будущее?
Ясёна сглотнула и кивнула. Во рту пересохло, она вспомнила картинку про лес и то, как Олех расплатится ею.
— Я расскажу тебе, каково быть открыткой. Но не сейчас, вечером, — все так же мягко пообещала тетя. — А там решишь.
День тянулся медленно. Ясёна помогала готовить обед, невпопад отвечала отцу и брату, чуть не забыла посолить суп, а потом посолила дважды, и пришлось добавлять крупы, чтобы забрать соль. На месте не сиделось, от нетерпения, предвкушения и страха порой перехватывало дыхание. Ясёна еле дождалась сумерек, но тетя ничего рассказывать не стала. За ужином стояло неловкое молчание, Олех ерзал и старался сдерживать кашель, отец был мрачен, а тетя Урма какая-то отрешенная. Ясёна глотала едва прожевав, чтобы скорей встать из-за стола. Совсем стемнело, и только тогда тетя разожгла очаг ярче и позвала Ясёну.
— Смотри: молодой огонь похож на тебя, — мягко сказала открытка. — Он бьется о камень, плещется и играет. Но дрова прогорят, камень покроет копоть, дымоход засорится, а огонь станет чадить. Люди стареют...
Пламя в очаге разливалось по поленьям, отсветы плясали на стенах.
— Видела, как низкий огонь бежит по стерне? Как дымит тлеющий стог? Как валит удушливый дым от костра из прелой листвы? Человеческая жизнь разная, но всегда вполсилы...
Огонь лизнул новое полено, притих и тут же разгорелся снова.
— А бывает... Ты видела лесной пожар?
Ясёна кивнула. Открытка взмахнула рукой, и на фоне огня сама показалась опаленной веткой. И голос ее стал живым, зовущим, завораживающим.
— Огонь течет в нас, как кровь. Ни копоти, ни сажи, ни чада. Весь мир горит вместе с тобой!
Она повысила голос и уже не казалась старой, вдруг стала сильной, яркой и порывистой.
— Никто не властен над пожаром! Ты можешь все — и забудь про завтра!
Тетя словно забыла про Ясёну, говорила, и в очаге вспыхивали и потрескивали смолистые сосновые поленья, тени жались по углам. Ясёна представила, как огонь горит у нее внутри. Как кружится жизнь, мелькают события и люди. Как творятся вокруг чудеса. И Олех, она сможет вылечить Олеха!
— Я согласна! — выпалила Ясёна, но открытка и правда ее уже не замечала.
— Вот так. Это сейчас, когда силы осталось мало, на спичках экономлю, капли считаю... противно.
Где-то хлопнула дверь, пламя качнулось на сквозняке и прижалось к углям.
— Новенькие ничего не умеют, а гореть не боятся. Видела, как на тебя у колодца смотрели? Подглядываем, как старики за целующимися парочками, — тетя вздохнула и наконец глянула на Ясёну.
— А почему вы живете в одинаковых домах? — невпопад спросила та.
— Просто новых не строим, эти от первых здешних поселенцев остались.
Тетя оперлась лбом на ладони и замолчала. Ее вдруг стало жаль. Ясёна погладила тетю по руке:
— Иди с отцом, я останусь, и Олеха вылечим, а ты уходи.
Открытка долго смотрела в огонь, разворошила угли и подкинула еще поленьев. Искры из очага полетели ей на платье.
— Знаешь, мы сделаем по-другому, — сказала она с каким-то упрямством. — Пойдешь встречать со мной рассвет, племянница?
На обратном пути Олех кашлял сильней прежнего: отходила мокрота. Чувствовал он себя лучше, и порой уступал Ясёне место в повозке. Но шел еще трудно, с одышкой, так что поговорить не получалось. Зато останавливались теперь чаще, и Ясёна успевала смотреть по сторонам. Цвел боярышник, вокруг жужжали лесные пчелы. Пахло мятой.
— Вот и... даже с Тизой не повидалась, — вздохнул отец на одном из привалов.
— Почему она? — спросил Олех.
— Сказала, что хочет показать настоящее колдовство. Такое, на какое остаток жизни не жалко, — Ясёна вздохнула. — Чтобы я сама потом выбрала, чего хочу.
— А ты? — Олех спал в ту ночь, и теперь, изнывая от любопытства, донимал сестру вопросами.
— Я все равно так не смогу, — буркнула она и подкинула в костер можжевеловых веток. — Они же сразу говорили: слабая, чуть приоткрыта. Ну и... — Ясёна смутилась.
— Что? Говори, — подбодрил ее Олех.
— У открыток детей не бывает, на это много силы надо. А я Урме обещала...
— Ты сперва школу закончи и замуж выйди! — засмеялся Олех.
Ясёна кивнула и поежилась, спрятала руки под кофту. Вспомнилось, как после колдовства тетя совсем замерзла, не отпускала Ясёнину ладонь и просила согреть. Ясёна испугалась, что тетя умрет прямо у нее на руках: покойников она боялась. И тоже мерзла: под утро всегда холодно. Но глаза после бессонной ночи слипались, и перед восходом Ясёна так и заснула сидя. А когда проснулась — в руках был только пепел.
Открытки разочарованно смотрели вслед, когда Ясёна уходила с отцом и братом. На тетином доме уже болталась табличка «Свободно», и соседи перешептывались: «Выплеснулась, так сильно — до последнего! А так бы еще лет пять-семь протянула...» А Ясёна никак не могла понять, откуда это дурацкое слово: разве если что-то выплескивают, остается пепел?
От костра тянуло ароматным дымом, и хотелось свежего домашнего хлеба с кунжутом и тмином.
Мария Савенкова © 2007
Обсудить на форуме |
|
