КМТ

     Учебники:
        по литературе
        по фотографии
        по живописи
        по музыке

     Издатели:
        издательства
        периодика

     Права

     Ссылки:
        программы
        сетература
        галереи
        полезное

     Конкурсы

Фантастическая пьеса

Юрий Манов © 2008

Старьевщики

Пьеса в двух актах с прологом и эпилогом.

Действующие лица:

   Роман Валентинович Кочетков — 40 лет, учитель истории.
   Сергей Зимин (доктор Менгле) — 34 года, сельский фельдшер.
   Настюха — его жена, гарна дивчина лет тридцати.
   Педколлектив:
   Клавдия Петровна Мальцева — директриса Сосновской 9-летней школы. Пенсионный возраст.
   Нина Васильевна Реткина (Крупа) — учительница начальных классов. Возраст не определен.
   Валентина Синякина (Валька-мордовка) — учительница физики и математики. Возраст ягодки опять.
   Василий Никодимович Савраскин (Никодимыч) — завхоз, учитель труда и физкультуры и в той же школе. 65 лет.
   Борька — его внук. Дошкольник.
   Сельчане:
   Андрей Анатольевич Звонарев — глава сельской администрации. Мужчина весьма представительного вида.
   Капитан Мирохин — участковый.
   Отец Алексий — батюшка лет тридцати.
   Митька Крылов — выпускник, тракторист МТС. 16 лет.
   Витька Свирин (Лимон) — сельский шаромыжник, склонный к алкоголизму. Возраст не определен.
   Прочие:
   Старьевщик — мужчина под 50 лет.
   Массовка:
   Сельчане.
   Ученики.
   
   Пролог
   

Сцена 1 — Болото.

   Темно. Слышится завывание ветра, шум камыша, уханье совы. Из-за кулис, подсвечивая себе фонариком, появляется мужичок весьма затрапезного вида: в кепчонке, фуфайке, в трико с пузырями на коленях и стоптанных кирзовых сапогах. Тащит малое колесо от трактора «Беларусь». Видно, что сильно утомился, кладет колесо на «землю», усаживается на него, закуривает самокрутку.
   
   Голос Романа:
   Самое удивительное, что первым на старьевщиков наткнулся Лимон — самый непутевый мужичонка на всю Сосновку. А может, и на всю округу. С другой стороны, ничего удивительного в этом как раз и нет. Поскольку именно Лимон только и делал, что рыскал по округе в поисках, что где плохо лежит. Это самое плохолежащее изымалось и немедленно обменивалось на самогон, благо традиции самогоноварения в Сосновке давние и крепкие.
   
   Мужичок достает из кармана початую бутылку с мутной жидкостью, прикладывается к ней, морщится и удовлетворенно чмокает.
   
   Голос Романа:
   Правда, надо отдать должное Лимону, в самом селе он промышлял редко...
   
   Лимон в зал очень убедительно:
   У своих — ни в жисть!
   
   Роман:
   ... а потому предпочитал «облагать налогом» соседние поселения и то, что осталось от совхозов — колхозов советских времен. Вот и на Калиновом болоте Лимон оказался по той же причине — убоявшись тащить по дороге украденное из Гороховской сельхозмастерской колесо от трактора «Беларусь», он двинулся напрямик, через Калиново болото. Там, конечно, дрога аховая, да и не дорога вовсе, а так, тропинка, зато до Сосновки ближе, и не увидит никто. Там-то Лимон и увидел старьевщиков. Вернее, не их самих, а болотную опухоль...
   
   За спиной мужичка появляется голубоватое свечение, быстро обретая форму. Похоже на сферу, в которой светит неоновая лампа. Мужичок оглядывается, вскакивает на ноги и с воплем убегает за кулисы
   
   Свет в сфере гаснет.
   
   Роман выходит на сцену с журналом под мышкой и указкой в руке:
   Без раздумий бросив ценное колесо, Лимон бегом кинулся в Сосновку, чтобы сообщить благую весть, которая быстро разлетелась по всему селу. Как сейчас помню, я вел астрономию в девятом и географию в седьмом...
   
   

Сцена 2 — Школьный кабинет.

   На заднике «стена» с окном и «печкой». Ученики разных возрастов выносят на сцену и расставляют учительский стол, 3-4 парты, доску с картами.
   
   Роман подходит к доске:
   Урок только начался, но я уже прикрепил к одной половине доски карту звездного неба, а к другой карту нашей необъятной России с разными полезными ископаемыми, когда в окно класса заглянула чумазая мордочка местного пацанчика Борьки...
   
   В «окне» появляется чумазая физиономия.
   Борька:
   Че сидити?! Дядька Лимон опухаль на Калинавам балоти насол. А вы сидити! Стальевсики скола будуть! Вся сяло у уплавы саблалось! А вы все сидити!
   
   Роман:
   Я замахнулся на провокатора указкой, мордочка исчезла, но быстро стало ясно, что урок безнадежно сорван. Ученики, их у нас в девятом трое, а в седьмом — целых пятеро, меня совершенно не слушали и, едва прозвенел звонок, побросали тетрадки мне на стол и бегом рванули из класса. Наверняка, к управе.
   
   Ученики перекидываются записочками, переговариваются. Едва звенит звонок, вскакивают, бросают тетрадки на стол и, подхватив парты и доску, убегают за кулисы. Выносят оттуда стул и еще один стол со стареньким монитором и «клавой». Один из учеников снимает с доски и вручает Роману классные журналы и карты.
   
   Роман:
   Что ж, могу их понять. Старьевщики — это вам не шуточки. Старьевщики — это событие! Я свернул карты, захватил журналы и отправился в учительскую, чтобы поделиться новостью с коллегами.
   
   

Сцена 3 — Учительская.

   За стол усаживается Крупа и сразу начинает смотреть в окно. За другой стол садится Директриса, немедленно хватается за мышь и начинает ею с азартом щелкать — собирает пасьянс «косынка».
   
   Роман:
   Коллег у меня немного. Оно и понятно, сельская школа в средней полосе России. Помимо директрисы — Клавдии Петровны Мальцевой, славной старухи, всю жизнь отдавшей посевам разумного, доброго, вечного (директриса встает и кланяется в зал), сейчас в учительской сидела преподаватель начальных классов Нина Васильевна Реткина по кличке Крупа. Так ее школьники прозвали, уж очень она была похожа на Крупскую, что висела рядом с Лениным на стенде в школьном коридоре. Добавлю, что наша Крупа носила такие же серые и бесформенные наряды, как и верная подруга Ильича, да и лицом-прической на нее очень походила. Крупу в школе, да и в селе не любили. Никто! Даже первоклашки.
   
   Крупа:
   Да и на хрен мне не сдалась ихняя любовь!
   
   Роман:
   Вот видите. Стоит признать, Крупа сама не давала для любви ни одного повода. Детей она называла «дебилами» и «змеенышами»...
   
   Крупа:
   А кто ж они еще?
   
   Роман:
   ...коллег Крупа подозревала в интригах и подлостях. К примеру, за все время моей работы в Сосновке мы пообщались с Крупой всего трижды. И все три раза ее нудный монолог сводился к тому, что от меня сильно пахнет табаком, и в учительской из-за этого нечем дышать, а у нее астма. Наезд совершенно не по делу — курил я исключительно на улице, а вот директриса наша Клавдия Петровна порой и в учительской дымила.
   Роман, подходит к директрисе, чиркает зажигалкой, та прикуривает и благодарит. Крупа морщится.
   
   Роман:
   Но ей, конечно, Крупа претензий не предъявляет. Чтит начальство, колода старая. Вот сидит, как обычно, у окна и пялится на улицу. И чего там высмотреть собирается? Или же новость радостную таким образом переваривает?
   
   На сцену выходит Валентина. Роман, целуя даме ручку:
   Еще одна особа, представляющая наш дружный педколлектив — Валентина Синякина. Она сама родом из Саранска, и каким боком ее занесло в нашу глушь, одному Богу известно и дядям из РОНО. В школе она работала по контракту, работу свою не любила, мечтала, скорей бы этот чертов контракт кончился, чтобы уехать в свой Саранск. Это Саранск-то город, о котором можно мечтать?
   
   Валентина:
   Да что б ты понимал...
   
   Роман:
   Пардон, мадам. В Саранске не был, так что без комментариев. Признаюсь, были у нас с Валькой кое-какие шуры-муры, я даже ночевал у нее пару раз, и она у меня...
   
   
   Валентина (жеманно):
   Ах ты, баловник...
   
   Роман:
   Но чего-то более серьезного у нас не сложилось. Понимаете, Валентина желала от своего избранника чего-то солидного, основательного. Я же к основательному пока был не готов.
   
   Валентина (укоризненно):
   Ну и козел же ты.
   
   Роман:
   Да и разница в возрасте опять же. Валька старше меня лет на семь будет. Быстро поняв бесперспективность моей персоны в качестве потенциального мужа, Валька вступила в тайную греховную связь с местным зоотехником. А на селе завести тайный роман, это все равно, что в городе о нем по телевизору рассказать с указанием всех подробностей. Закончился роман плачевно: публичным изгнанием зоотехника из дома законной супругой после громкого скандала. Зоотехник, конечно, вскоре был прощен и возвращен домой, а вот Валька, получившая за греховную связь прозвище «мордовская давалка», озлобилась.
   
   Валька:
   Нет, что за жизнь в этой глуши?! Ни культуры, ни мужиков путевых. Только сплетни да грязища... Мне уже асфальт по ночам снится.
   Подходит к директорскому столу, бросает журнал на стол:
   Все, больше не могу! Шестой — дебилы, дауны и уроды в полном составе. Сто раз объясняла одно и то же — как об стенку горох. А скоро контрольная по линии РОНО. Что делать — не знаю, хоть лоб об печку расшибай.
   
   Директриса:
   Не торопитесь, милочка, поберегите лобик-то, пригодится. Тут вот старьевщики к нам пожаловали...
   
   Роман:
   Услышав новость про старьевщиков, Валька стала возбуждаться на глазах. Правильно говорят, что деньги порой возбуждают почище секса. На щеках Вальки заиграл румянец, богатая грудь стала мощно вздыматься, левый уголок рта задергался, глаза словно подернулись поволокой. Кажется, еще чуть-чуть и застонет в голос. Она даже уперлась о печку, а то бы точно от перевозбуждения на пол грохнулась!
   
   Валька:
   Старьевщики?! У нас?! Нет, на самом деле? Так чего же я стою?!
   
   Бежит в сторону кулис и натыкается богатой грудью на входящего Никодимыча. Тот обнимает ее за талию.
   
   Роман:
   Последний по счету, но совершенно не по значимости члена педколлектива — Василий Никодимович Савраскин. Или просто Никодимыч. Он только что провел урок труда с «восьмым». Урок заключался в починке школьной крыши. Никодимыч происходящему в учительской не удивился, принял Вальку на грудь, одной рукой обхватил ее за талию, второй схватил за руку и, затренькав губами вальс Бостон, сделал с дамой пару вальсирующих па.
   
   Никодимыч танцует с Валькой.
   
   Валька:
   Никодимыч! Пусти! Не до тебя!
   Вырывается, убегает.
   
   Никодимыч, подходя к окну:
   Во дает! Как была в туфлях по лужам побежала. Ха-ха-ха! Что с нашей Валькой-то случилось, дорогие мои? Что вы со славной женщиной сотворили? Она ж, как локомотив! Как танк! БТР! Чуть с ног не сбила!
   
   Жмет руку Роману, подходит к печке и греет о нее ладони.
   
   Ну, скажу я вам, и погодка! Март-марток — наденешь двое порток! Руки замерзли, спасу нет. Клавдия Петровна, докладываю! Крыша практически сделана! Еще урок с девятыми, и дождей можно не опасаться.
   
   Крупа:
   Поди поймай еще этих девятых.
   
   Никодимыч:
   Не понял!
   
   Директриса:
   Старьевщики к нам пожаловали.
   
   Роман в зал:
   Ну вот, совсем иная реакция. Услышав про старьевщиков, Никодимыч на миг замер, потом повернулся к нам лицом, буквально засветившимся блаженной улыбкой.
   
   Никодимыч:
   Ээээ, уважаемые, я что-то не понял. Шутить изволите?
   
   Директриса:
   Да уж какие там шутки. Дождались! Вот и на нашей улице праздник! Василь Никодимыч, а накапайте-ка нам по рюмочке по такому случаю.
   
   Никодимыч подмигивает, лезет рукой «за печку», шарит там, достает бутылку. «Рижский бальзам»! Разливает ликер по чайным чашкам.
   
   Директриса:
   Нина Васильевна, выпьете с нами?
   
   Крупа:
   Клавдия Петрова, как можно? В школе дети!
   
   Роман в зал:
   Во дела! Чтобы Крупа такое директрисе заявила? Бунт на корабле? Или это у нее по причине явления старьевщиков крышу снесло?
   
   Директриса усмехается, подходит к столу, чокается с Романом и Никодимычем, лихо выпивает, закусывает конфеткой. Возвращается за свой стол, садится, смотрит на часы, нажимает кнопку звонка:
   Все, дорогие мои, за работу.
   
   Крупа с Никодимычем уходят. Роман берет карты и журнал, подходит к краю сцены:
   Разумеется, в классе никого не было. Я для порядку посидел пять минут, поставил напротив фамилий всех отсутствующих учеников букву «Н» и вернулся обратно в учительскую. Но коллег там уже не застал. Только директриса сидела за своим начальственным столом, щелкала мышкой и задумчиво смолила беломорину.
   
   Роман:
   Что, Клавдипетровна, можно считать, уроков сегодня больше не будет?
   
   Директриса:
   Какие уж тут уроки, Ромочка, раз старьевщики... Не до уроков теперь. Все у управы, Крупа, и Никодимыч тоже туда пошли. Теперь такое начнется...
   
   Роман в зал:
   Директриса не уточнила, что именно начнется, а лишь намекнула, что раз все дети сейчас у управы, не мешало бы за ними приглядеть. Особенно за младшенькими, потому как на Крупу надежды нет никакой. Я кивнул, накинул на плечи стеганку, вышел из учительской, переобулся в сенях в сапоги. Потому как передвигаться по Сосновке весной и осенью можно только в сапогах. А зимой лучше в валенках.
   
   Переобувается, уходит.
   
   

Сцена 4 — У управы.

   Над дощатым крыльцом российский триколор, табличка: «Сосновский сельсовет» и громкоговоритель. Из него звучит бравурный марш. Вокруг крыльца сельчане, все слушают Лимона.
   
   Роман:
   До управы я добрался без особых приключений и еще издали заметил здоровенную толпу. Не соврал Борька, народу у управы собралось довольно много. Если не все село, то уж половина — точно. Выражаясь в духе советской прессы, я бы сказал, что лица сельчан светились радостью и энтузиазмом. Лимон стоял на крыльце рядом с нашим сельским главой Звонаревым и, сжимая в кулаке кепку, как Ленин на броневике, толкал речь.
   
   Лимон:
   ... и вот иду я, иду, устал весь, а вокруг болото. Дай, думаю, закурю. А у меня табачку как раз на пару самокруток осталось...
   
   Голос из толпы:
   Лимон, кончай про курево, давай про старьевщиков.Лимон:
   
   А будете перебивать, вообще ничего рассказывать не буду. Так вот, присел я на кочку, прикурил. А тут она как засветиться... Да не, не кочка, опухоль. Таким зеленым светом, как гнилушка в лесу. Ну и я, конечно, а что ж делать...
   
   На сцену вбегает Митька Крылов, пробирается к крыльцу. Громким шепотом:
   Андрей Анатольич, точно, есть опухоль, своими глазами видел. Созревшая уже, светится...
   
   В толпе радостный гомон.
   
   Звонарев:
   Ну вот что, православные, я думаю, Лимону, то есть Виктору Свирину верить можно. Потому от всей общины вручаю ему заслуженную премию. Достает из кошелька купюры, отдает Лимону. Вот, бери, ровно тыща. Только не напейся с радостей.
   
   Лимон прячет деньги в карман:
   Так я не за себя, а за общину радый. Это ж не мне, всем нам счастье привалило.
   
   Звонарев:
   Ладно, ладно, знаю я тебя. Смотри, напьешься, проспишь старьевщиков, винить некого будет...
   
   Роман в зал:
   Глава наш Андрей Анатольевич Звонарев лично учредил премию первому сосновцу, который увидит старьевщиков. Он старался держаться солидно, глава все-таки, но по всему видно было, что Звонарев Лимону верит и теперь внутренне ликует.
   
   Никодимыч:
   А как тут не ликовать? Нет, ну скока ждать-то можно? Вон и в Листвянке старьевщики побывали, и в Романцево, и даже в непутевой Гороховке, а там трезвого мужика днем с огнем не сыщешь. А Сосновку нашу — село крепкое и справное словно нарочно стороной обходили. Но теперь-то справедливость восторжествовала! Если опухоль светится, значит, не сегодня — завтра позовут.
   
   Роман:
   Правда, была проблема, точнее, две проблемы — местный батюшка отец Алексий и наш участковый лейтенант Мирохин. А вот, кажется, и он...
   
   Глухой рокот двигателя мотоцикла «Урал». На сцене появляется Мирохин в кожаной милицейской куртке, в белом шлеме. При виде его толпа затихает и расступается. Видно, что участкового в селе уважают и даже побаиваются. Мирохин поднимается на крыльцо и начинает шептаться со Звонаревым.
   
   Роман:
   Мирохин так глянул на еще стоявшего рядом с главой Лимона, что тот мгновенно стал меньше ростом, быстро с крыльца соскочил и растворился среди сельчан. Так вот, если в главе нашем мы были вполне уверены, то с участковым дело было сложнее. Он — человек подневольный, у него в райцентре начальства целое РОВД. И вот в это самое РОВД его уже три раза вызывали на совещания, где доходчиво объясняли, что и как надо делать в случае появления «так называемых «болотных опухолей». А именно: «при появлении данного объекта сообщить немедленно в район, огородить указанную площадь и не допускать проникновения внутрь огорождения посторонних вплоть до прибытия компетентных органов». В случае невыполнения данного предписания гарантировались жуткие кары, из которых увольнение из органов была самой мягкой. После таких совещаний Мирохин возвращался злой, как собака, и еще неделю ходил хмурый, как февраль. Так что оставалось загадкой, как поведет себя участковый, появись вблизи Сосновки долгожданные старьевщики. Что касается официальной церкви, то... А вот и наш святой отец Алексий.
   
   На сцене появляется бородатый батюшка в камуфляжной куртке поверх рясы. Народ его приветствует, батюшка подходит к Роману, они обмениваются рукопожатием.
   
   Роман:
   Тоже человек к нам назначенный, и над ним целая епархия. Вы не смотрите, что наш отец Алексий молод, но мудр не по годам. Даром что до семинарии три года на философском в универе проучился. Хипповал, ростоманничал даже пока к вере не приобщился. Теперь вот целым приходом командует.
   
   Алексий, крестясь:
   Ибо неисповедимы пути господни, сын мой...
   
   Роман:
   Так вот, что касается отца Алексия, то он против старьевщиков никогда особо не высказывался. На вопросы паствы отвечал уклончиво...
   
   Алексий:
   Поскольку в священном писании про это дело ничего не сказано, а потому и я сказать ничего определенного не могу. Ибо не влстен. Надо ждать решения Святейшего Синода, от Бога ли сие явление, али от лукавого...
   
   Роман:
   И такой его подход к проблеме всех очень даже устраивал, но тут недавно по первому каналу митрополит заявил, что по здравому рассуждению старьевщики не с небес, но из чрева земного являются и златом расплачиваются. А в чреве сами знаете что — ад кромешный... И зачитал в финале что-то из Апокалипсиса. Что-то про войну и саблю.
   
   Алексий, крестясь:
   Это из Матфея: «Не мир принес, но меч».
   
   Роман:
   Во-во. Так что теперь отцу Алексию делать? Объявлять старьевщиков исчадиями сатаны и обещать анафему, тем, кто к ним старье потащит? Вон, в Гороховке местный поп так и поступил, кого-то даже от церкви сгоряча отлучил. Да только не послушались его, даже побили легонько.
   
   Алексий, крестясь:
   За грехи, за грехи наши тяжкие...
   
   Никодимыч:
   Но то Гороховка — непутевое там население проживает, сильно пьющее, а у нас в Сосновке народ порядочный, в Бога верует!
   
   Роман:
   Конечно! Даже бывшие парторги посты соблюдают. Так как со старьевщиками быть, святой отец?
   
   Алексий пожимает плечами, крестится.
   
   Мирохин (громко):
   Граждане, очень хорошо понимаю ваши чувства. Но сообщить в райцентр я должон. Обязан, понимаете? Где, товарищ Звонарев, у тебя телефон?
   Глава кивает головой и предлагает участковому пройти в дверь управы.
   
   Никодимыч:
   Ужель пойдет Мирохин супротив народа и позвонит в райцентр? Тогда, считай, дело — дрянь! Понаедут дяди в мундирах, понаставят оцеплений, и хрен ты к старьевщикам прорвешься.
   
   Валька:
   Не те времена, чтобы простой народ законного счастья лишать. Понадобится, зубами рвать буду...
   
   Никодимыч:
   Оно, конечно, кто-кто, а сосновцы прорвутся. Однако нервы могут потрепать...
   
   К Роману подходит и здоровается Митька Крылов. Митька тоном заговорщика:
   Как же, позвонит он, разбежался! Достает из-за пазухи кусачки и выразительно ими щелкает. Теперь уже никто и никуда не позвонит!
   
   Роман:
   И правда, через пару минут участковый со Звонаревым вышли на крыльцо и почти одновременно развели руками.
   
   Звонарев:
   Нету связи! Не иначе, как провод где оборвался, или вообще столб телефонный упал. Как же теперь до центра дозвониться? Ведь сообщить надо. Эх, хоть бы один мобильничек...
   
   Мирохин:
   Со связью оно такое бывает. Ладно, потом позвоню, когда связь восстановится. И еще, граждане, решительно вам сообщаю, что к объекту «болотная опухоль» на Калиновом болоте подходить строжайше запрещается! Строжайше! Поняли?!
   
   Все как по команде кивают головами.
   
   Голоса:
   Конечно поняли!
   Чего ж тут не понять?
   
   Мирохин:
   Ладно, бывайте пока, а я в Гороховку, там опять шалят, стрельбу устроили.
   
   Мирохин уходит, слышится звук заведенного мотоцикла. Крупа, махая вслед участковому белым платочком:
   Езжай, езжай, кормилец. Бог тебе в помощь, хороший человек!
   
   Роман:
   Когда треск мотоцикла стих вдали, все, как по команде, глянули на Звонарева.
   
   Звонарев:
   Думаю, что посмотреть надо, удостоверится, но без баловства.
   
   

Сцена 5 — Калиново болото.

   Посреди сцены светится полусфера, около нее валяется колесо от «Беларуси».
   
   Голос Романа:
   Калиново болото вряд ли можно было назвать приятным местом, особенно сейчас, ранней весной. Гниловатое, пованивало с него, да и трясина здесь коварная. Что ни год, то овца, а то и телка в той трясине пропадали. Так что идти приходилось с опаской. Поначалу Сусаниным на правах первооткрывателя вызвался быть Лимон, но быстро сбился с пути и едва не завел нас в трясину. Прошлось возвращаться и идти по тропке, которую указал Митька Крылов.
   
   Входит Митька, смотрит на опухоль, поворачивается и свистит:
   Эй! Сюда! Здесь она!
   
   Выходят Роман, Звонарев, отец Алексий, Лимон, Крупа, Никодимыч, Валька-Мордовка. Увидев опухоль, нерешительно толпятся, отец Алексий мелко крестится.
   
   Роман:
   Опухоль, действительно, была довольно большая. Чем-то она напоминала верхушку воздушного шара. Если этот шар утопить в болоте на три четверти и подсветить изнутри. И еще эта опухоль «дышала» — с рваными промежутками времени она вздымалась и снова сдувалась. И еще какой-то неприятной прохладой веяло от этого странного нароста на болоте.
   Подходить близко к опухоли долго никто не отваживался. Первым решился Митька. Небрежно попыхивая сигаркой, он подошел к объекту совсем близко, ковырнул кирзовым сапогом мох у его основания. Потом протянул руку...
   Митька, пританцовывая, подходит к опухоли, подмигивает, хочет дотронуться. Звонарев громко кричит: «Бу!» Митька испуганно отдергивает руку. Все громко смеются.
   
   Митька:
   Да ну вас, Андрей Анатольич. Касается опухоли.
   Холодненькая, мокренькая, и щиплется легонько, как аккумулятор разряженный. Разворачивается к толпе лицом, принимает героическую позу.
   А ну-ка, Василь Никодимыч, сделай исторический кадр.
   
   Никодимыч, поднимая фотоаппарат:
   Айн момент...
   
   Фотовспышка, тут же внутри опухоли ярко вспыхивает, раздается глухой рокот. Митька падает на землю и по-пластунски ползет за кулисы. Толпа с криками убегает в другую сторону, остается только Звонарев, который ловит за куртку собирающегося удрать Романа.
   
   Звонарев:
   А ты куда? Стоять!
   
   Роман:
   Стою!
   
   Рокот стихает, опухоль принимает первоначальный вид.
   
   Звонарев:
   Ну, Роман, ты меня удивил. Ну ладно, остальные — народ темный, но ты-то? А то ты не знал, что она яркого света не любит?
   
   Роман:
   Знал, конечно, но... Испугался.
   
   Звонарев:
   Бывает... Вот что, Роман, дело у меня к тебе, ты у нас человек грамотный. Присядем-ка...
   
   Садятся на колесо от «Беларуси», Звонарев достает из кармана листок:
   Ну-ка, глянь.
   
   Роман в зал:
   Я глянул. Это были расчеты. Какие-то мудреные со схемами и таблицами. Честно говоря, я в этих таблицах мало что смыслю — гуманитарий я по складу мышления, но общий смысл уловил: берется золото, обменивается в банке на рубли, деньги идут на покупку асфальта, техники, скота и прочих матблаг для родной Сосновки. И судя по расчетам, вполне должно было хватит. Хотя исходный вес золота меня несколько смутил. Полторы тонны!
   
   Звонарев:
   Эх и жизнь у нас начнется! Первым делом — дорогу сделаю. Настоящую, асфальтовую! С мостами, откосами, разметкой и знаками. Со светофорами! От райцентра и прям до Сосновки. И всю Сосновку в асфальт закатаю. Нет, на хрен асфальт! Плитку тротуарную выпишу. Прикидываешь? А то ведь как дождичек какой, так хрен проедешь и без сапог хрен пройдешь. Молоковоз новый прикупим, телок голландских! У них надои знаешь какие?! Закачаешься! И бычков бельгийских. Мраморное мясо будем производить. Знаешь почем в Москве мраморное мясо? Потом водопровод, канализацию. Вышку телефонную поставим. В каждую избу по телефону. Газ проведем! Газ — в первую очередь! Компьютеры в школу. Эх, Рома, какая ж жисть нас ждет! Слово даю, через год ты Сосновку не узнаешь!
   
   Роман:
   Андрей Анатольич, вы это... надеюсь, не только на свои средства собираетесь все это приобрести?
   
   Звонарев:
   Да нет, конечно.
   
   Роман:
   Тогда откуда полторы тонны?
   
   Звонарев дает Роману список:
   Вот...
   
   Роман в зал:
   Это была таблица с фамилиями. Всего фамилий было около двухсот. Против каждой фамилии в графе «взнос» значилось «10 кг».
   
   Звонарев:
   Я так посчитал, всего на селе проживают двести человек, это вместе с дачами и хуторами. Вычитаем детей до четырнадцати. Неместных, кто в Сосновке меньше двух лет, ну еще кого-то не позовут. Подарочников тоже придется вычесть, им-то золота не дадут. Но про них разговор особый. Все равно человек 150 наберется. Старьевщики слитками по 10 кило расплачиваются? Верно? И каждому дают кил по 20-30. Сумма приличная, хоть золото и подешевело, но все-таки... Так вот, с каждого по одному слитку в общий котел. Я ж не себе, я ж для всех. Мы ж не гороховские, ха-ха-ха...
   
   Роман:
   Глава хохотнул, я охотно поддержал. Да, гороховские давно стали постоянной темой для злой иронии всей округи. Им даже не завидовали, так глупо они богатством от старьевщиков полученным распорядились.
   
   Звонарев:
   Прикинь, понастроили себе коттеджей в три этажа, джипов понакупили. И что толку? Всю дорогу им самосвалы и панелевозы разворотили, мост единственный через речку и тот рухнул. Собрались они, начали решать, по скольку скидываться на мост, на дорогу, а заодно на новую школу, на медпункт, на церковь новую. Решали-решали, да так и не решили. Передрались. В общем, теперь джипы гороховским без особой надобности. Моста нет, через реку не переедешь. Да и в деревне особо не покатаешься, там в распутье и на танке не проедешь. А зачем им вообще ездить? Пьют горькую в своих коттеджах недостроенных... Так что скажешь нащет скинуться, Ром?
   
   Роман, прижимая руку к сердцу:
   Андрей Анатольич, как скажете. Надо по десять, так по десять. Скажете по двадцать — дам двадцать. Если только меня позовут. Я ведь не местный...
   
   Звонарев:
   Позовут, куда они денутся. Сколь ты у нас учительствуешь? Лет пять, шесть? Так что точно позовут.
   
   Роман:
   Тогда считайте, один мой слиток уже ваш.
   
   Звонарев:
   Хороший ты парень, Роман, все б такие были! Да только... Эх, ладно, пошли до дому, старье ведь еще собрать надо...
   
   

Сцена 6 — дом Романа.

   Горница деревенской избы. На заднике окно, нарисованная печка, шкаф, книжные полки. В центре стол, на нем с лампа-керосинка, шахматная доска, стопка книг и тетрадок. У стола табурет, рядом армейская кровать. Под кроватью чемодан и рюкзак, на спинке висит старая гитара. В углу телевизор на тумбочке.
   
   Входит Роман:
   Хоромами мое жилище никак не назовешь. Раньше я снимал чуланчик у бабушки Пелагеи. В прошлом году бабушка умерла, а поскольку была одинока: муж у нее в войну погиб, дом отошел управе, а я остался. Вот теперь живу на правах хозяина.
   Придя домой, первым делом я набросал в голландку сухих поленьев и, дождавшись, когда огонь в печке загудит, погрел руки над плитой, сел на кровать и врубил телик. Телевизор показывал хреново, не иначе, как из-за опухоли. Впрочем, скоро картинка наладилась...
   
   Экран начинает светиться, по нему идут полосы, рябь, потом появляется ведущая:
   В эфире «Новости», краткая хроника событий дня. За последнюю неделю в России зарегистрировано появление порядка десяти лавок так называемых старьевщиков. Ведущие биржи отреагировали на это дружным понижением цен на золото и платину, зато резко пошли вверх цены на нефть.
   В продолжение темы: сегодня думская фракция партии «Единая Россия» вынесла на обсуждение законопроект о прогрессивном налогообложении полученного с так называемых старьевщиков. «Золото, которое дают старьевщики, должно служить всему народу, а не кучке случайных людей», — заявил лидер фракции Борис Грызин...
   К другим событиям...
   
   Роман хватает пульт и выключает телевизор:
   К черту другие события! Я вдруг поймал себя на мысли, что все прочие события мне сейчас сугубо по барабану. Что ни о чем другом, кроме как о старьевщиках, я думать не могу.Выдвигает из-под кровати чемодан, открывает, достает тетрадь.
   
   Это тетрадка, в которую я собирал все о старьевщиках. Все, что печатали. Здесь был даже тот самый номер «Мещерских зорь» — нашей районки. Именно в нем пять лет назад впервые напечатали о болотной опухоли. Можно сказать, раритет, сейчас, поди, больших денег стоит! Плохенькая, надо сказать, была газетка, четырехполоска на очень скверной бумаге. Впрочем, почему была? Она до сих пор выходит, и ничуть не изменилась. В основном публикует распоряжения райадминистрации, скучнейшие вести с полей, полезные советы по ведению подсобного хозяйства, редко — заметки краеведов. И еще убогая реклама, некрологи и телепрограмма на страницу. Но эта статья... В этой статье... А впрочем, что я буду пересказывать, лучше зачту.
   Читает:
   Мещерский Феномен!
   29 апреля в районе села Ласково двое местных школьников М. и К. обнаружили странное явление. В районе болот они увидели что-то похожее на большую кочку. Это светилось изнутри. От удивления дети опешили, а потом побежали домой и рассказали об увиденном взрослым. Взрослые сначала не поверили детям, но отправившись на место. Они тоже увидели странный феномен и от удивления слегка опешили. После чего рассказали об увиденном соседям. Учитель местной школы Х. пробовал сфотографировать феномен, но пленка засветилась. Х. утверждает, что этот феномен явно не земного происхождения. Феноменом заинтересовались ученые из областного центра.
   Подпись — Ольга Суськова, юнкор.
   Каково, а? Господи, какой же бред, подумал я тогда. А ведь зря подумал. Поверь я тогда слегка опешившей Ольге Суськовой и своими глазами увидел бы первую болотную опухоль в России.
   Около полуночи жители села Ласково услышали ГОЛОС. Мягкий мужской голос на чистом русском языке сообщал, что все желающие обменять старые ненужные вещи на золото смогут это сделать на рассвете в пункте приема старья, в районе болот. И каждый, услышавший голос к тому же и увидел, как именно идти к пункту приема, и как он будет выглядеть. Здесь в показаниях очевидцев возникли разногласия. Большинство утверждали, что увидели дощатый сарай, в котором в райцентре принимают цветмет. Другие же божились, что скупка располагалась в прямоугольном белом здании, похожем на автомойку. А еще кто-то заявил, что это был местный продмаг, только вместо вывески «Ласточка» там была надпись «Берем старье». Также разошлись в показаниях очевидцы и по поводу внешнего вида старьевщиков. Кто-то видел «серых человечков» с огромными глазами, кто-то — трехметровых гигантов с серебристыми волосами или бородатых горбатых карликов. Да, получается, что видели все разное, а слышали одно.
   Пошли, конечно, не все. Некоторые мужики были в ту ночь изрядно во хмелю в преддверии празднования Первомая, а потому решили, что голос — трагическое начало белочки. Кто-то не пошел, потому что уже давно ничему и никому не верил, не то что каким-то ночным голосам. Кто-то из сугубо верующих заподозрил происки лукавого, а кто-то просто решил подождать и посмотреть, что там у других получится. Потому что... Ну где это видано, чтобы в России за старье золотом платили? Не иначе, опять разводят нас как лохов.
   Но ведь многие пошли, даже старушки, несмотря на старческие болячки. Выходили затемно и тащили с собой рухлядь. Кто — что. Старые телевизоры и приемники, обувь, не годную даже для работы на огороде, детскую одежду, из которой чада выросли, а выбросить жалко, сломанные игрушки, кроватки и коляски, связки старых книг и газет, стеклотару, негодный инструмент. А еще пузатые самовары, бабкины иконы, прялки и лапти, рушники и тарелки, раскрашенные под хохлому. Господи, да мало ли в человеческом жилище старья? Тащили мешками и сумками, везли на тележках и в старых детских колясках.
   Их провожали те, кто голосу не поверил. Они тоже выходили на улицу, несмотря на ранний час, чтобы вволю поиздеваться над любителями «халявы». Даже частушку обидную сочинили. Берет гитару, напевает:
   Собралася на болото
   И старье с собой брала.
   Но болото — не золОто
   Черти трахнули тебя!
   Примерно так. Грубовато, конечно, но что вы хотите от фольклора? К обеду люди стали возвращаться. Шли молча, сгибаясь под тяжестью мешков и сумок. Они заходили в свои дома и тут же запирались изнутри. Задергивали занавески, опускали шторы. Одной старушке стало плохо, она упала около калитки своего дома, и из ее сумки прямо в грязь выскользнул большой слиток желтого металла.
   Да, хотел бы я посмотреть на лица «пессимистов» в тот момент. Не обманули старьевщики, действительно, заплатили за старье золотом и очень щедро. Одному деду, ветерану Балтики, они отвалили аж 90 кило золота 999-ой пробы. Девять слитков по десять кило. Он с внуком еле-еле на тележке этакое богатство до дому докатил.
   Конечно, те, кто насмехался, мигом бросились собирать рухлядь и бегом к болоту. Да только поздно. На месте лавки старьевщиков только куча не принятого барахла и круг чистой воды в болоте. Да и тот быстро затянулся. И стояли Фомы Неверующие с мешками старой рухляди на краю болота и грызли себе локотки до крови. Некоторые, как образно выразился наш глава Звонарев, от досады последние волосы из жопы повыдирали. А кто-то и в петлю полез. Такая вот грустная история.
   Разумеется, о деталях того памятного дня мир узнал позже, когда явление приняло повальный характер, и старьевщики стали появляться каждый день у деревушек, сел, небольших поселков. А также у аулов, кишлаков, стойбищ, ферм, хуторов, фазенд и ранчо по всему земному шару. У меня даже карта мира имеется, где отмечены места визитов старьевщиков. Вот она, вся в красных галочках и датах, через полгода я сбился и отмечать перестал, слишком уж их много было.
   
   Показывает карту, начинает расхаживать возле печки:
   Дети, запишите тему урока: «Как появляются старьевщики». Сначала в одном-трех километрах от населенного пункта появлялась опухоль. Чаще всего в болоте или просто заболоченном месте, отсюда и название. Хотя опухоль может возникнуть на опушке леса, в таежной чаще, в джунглях, на вечной мерзлоте, посреди пустыни, высоко в горах, в тундре за полярным кругом, на берегу моря. «Свежая» опухоль бывает размером с футбольный мяч и запросто может сойти за кочку. Только звери лесные от этой кочки разбегаются, куда глаза глядят. Появившись, опухоль «пухнет». «Пухнуть» она может и день, и два, и три. С небольшого бугорка, можно сказать — кочки она вырастает до полусферы размером метров пять в диаметре и два в высоту. Достигнув указанного размера, опухоль начинает создавать проблемы с электросвязью в радиусе 3-5 километров. И снова пухнет, чтобы одним, как правило, хмурым утром непонятым образом обернуться лавкой старьевщиков. О готовности «опухоли» можно судить по свечению. Если светилась изнутри, значит, все, созрела! Ночью будет голос. Голос слышан на расстоянии 3-5 километров.
   
   Увлекается, не замечает, как входит Валька. Та ухмыляется, наблюдая за «уроком»:
   Привет, хозяин.
   
   Роман:
   Ой. Привет. Да виделись вроде. Да ты заходи, чего стоишь-то? Вон табуретка.
   
   Валька, садится, оглядывается:
   А у тебя все по-прежнему? Не разбогател?
   
   Роман:
   Было бы с чего.
   
   Валька:
   Да ладно, завтра разбогатеешь. Я к тебе вот зачем. Помнишь, ночевала у тебя, косметичку забыла. Не находил?
   
   Роман:
   Не-а. А может ты ее еще где забыла, у зоотехника к примеру?
   
   Валька:
   Да ладно, не злись. Слышь, ты тут рассказывал... В общем, я еще спросить хотела, ты ж у нас про старьевщиков все знаешь...
   
   Роман:
   Так уж и все.
   
   Валька:
   Ну ладно, Ром, расскажи.
   
   Роман:
   Чего?
   
   Валька:
   Ну что наука про них говорит.
   
   Роман:
   А ничего не говорит. Что тут говорить? Появляются где хотят и когда хотят. Соберут старье, одарят золотом, и фьють — ищи их, свищи. Откуда появляются — не известно, куда исчезают — тем более.
   
   Валька:
   Ну их ведь изучают?
   
   Роман:
   Не-а. Не поддаются старьевщики изучению. На фото не фотографируются, на камеру не снимаются. Машины около них глохнут, мобильная связь исчезает. Копали землю, где вырастали опухоли, — ноль толку. Радиации нет, грунт как грунт, никаких отклонений.
   
   Валька:
   А лавки? Никто даже не пытался ну... залезть?
   
   Роман:
   Еще как пытались! Особо китайцы постарались. Решили однажды лавку старьевщиков на крепость проверить. Вот и врезали из танка. Сгоряча! А лавка по ним в ответ вроде как шаровой молнией. В итоге лавке хоть бы хны — ни царапины, на месте танка дымится лужа металла, а рядом отважные узкоглазые танкисты стоят от страха обосравшиеся. Как из танка их вынесло — вспомнить не могут. И заикаются еще. Причем, в провинции той китайской старьевщики больше не объявлялись к великой досаде местного населения.
   
   Валька:
   Слышь, Ром, а почему они золота по-разному дают?
   
   Роман:
   А хрен их знает. Чем мотивируются — понять сложно. Вот вроде живут два соседа. Одинаково живут, вкалывают в колхозе, копают огороды, выпивают порой, с бабами своими лаются. И старья несут на обмен вроде одинаково. Только когда от старьевщиков возвращаются, у одного три слитка с половиною, а у другого всего один, и то, не полный.
   
   Валька:
   А это... Как сделать, чтобы больше дали?
   
   Роман:
   Ну не знаю, говорят, старьевщики искренность любят. Ты им все про жисть свою — они тебе золота мешок.
   
   Валька:
   А если я в Саранск уеду, и они там опять... Меня позовут?
   
   Роман:
   Это вряд ли. Во-первых, они вблизи городов не появляются никогда. Во-вторых, позвать могут только один раз. Так что...
   
   Валька вскакивает:
   Искренность, говоришь, любят? Будет им искренность, уж я им... Пока...
   
   Выбегает. Роман хмыкает, бросает тетрадь на стол:
   Какой фигней я занимаюсь?! Можно снять старьевщиков на фото? Не можно? Какие они, да сякие они? Завтра сам увижу, своими глазами. Сбудется мечта идиота! Если, конечно, меня позовут. И что вот сидеть так и ждать? Нет, сидеть сейчас дома не могу. Надо с кем-то поговорить, пообщаться. С кем-нибудь умным. И хотя сегодня не вторник, а не сыграть ли мне партейку с доктором Менгле?
   
   Роман, собирается, берет доску с часами, уходит.
   
   

Сцена 7 — Дом Менгле.

   Комната, в центре стол, на нем груды медицинской посуды, шприцы, таблетки в старых упаковках, игрушки-погремушки. Пара кресел, на одном навалена старая одежда. На заднике окно, шкаф с хрусталем и прочей посудой, свадебное фото Менгле с Настюхой и фото близнецов-карапузов. На веревочке сушатся детские ползунки и распашонки. Сам Менгле в спортивном костюме сидит в кресле и чистит ружье.
   
   Входит Роман:
   С доктором Менгле мы играли в шахматы по вторникам, гоняли «блиц» по десять минут на партию. Вообще-то, никакой он не доктор. И уж конечно не Менгле. Сергей Зимин его зовут. Фельдшер он сельский, откуда ж в Сосновке врачу быть? Местные его из уважения «доктором» кличут. А «Менгле» его прозвал наш глава Звонарев. Тут у нас драка большая была, это когда «дачники» карпа в пруд на Выселках запустили и не давали местным мужикам рыбачить. Ага, разбежались! Понаехали неизвестно откуда, и теперь могут права качать? В общем, дрались стенка на стенку. И наши врубили дачникам по первое число, хотя те тоже не из робкого десятка оказались — бились отважно! Так вот, представьте себе берег, усеянный телами. Вполне живыми но изрядно побитыми. И над ними ходит, как египетский Анубис в стране мертвых, наш доктор Зимин в белом халате с закатанными руками и медицинской сумкой. Кому руку в лангетку закатает, кому глаз подбитый заклеит. Одному мужику ухо оторванное пришил. Обычной иголкой с суровыми нитками, наживую. Ничего, прижилось. А Звонареву плечо вывихнутое вправил. Да так дернул, что тот взревел медведем: «Что ж ты, изверг, делаешь! Палач гестаповский! Доктор Менгле недобитый!» С тех пор и пошло.
   
   Я тщательно очистил подошвы сапог от грязи о специальную железочку, поднялся на крыльцо, нажал на пипку звонка.
   
   Выходит Настюха стоит с половником в руках.
   
   Роман:
   Дверь мне открыла Настюха, супруга Менгле. Ко мне она относилась нормально. Может быть, потому что я приходил не спирт в долг выпрашивать, а интеллигентно играть в шахматы.
   
   Настюха:
   А, Роман, привет, че это ты, на ночь-та глядя-то? Ну давай, проходи, а то холоду напустишь. Тапки под полкой, Сережа в зале.
   
   Уходит на «кухню».
   
   Роман, оглядываясь:
   По всей видимости, доктор Менгле серьезно готовился к свиданию со старьевщиками. Вся комната представляла собой кладовку, в которой потоптался не очень крупный слон.
   
   Менгле:
   Здоров, братан. Ты че, поиграть? Так ведь не вторник сегодня вроде.
   
   Роман:
   Завтра, скорей всего, не до шахмат нам будет.
   
   Менгле:
   Да, это ты верно подметил. Завтра будет не до того. Че стоишь, сбрось барахло на пол и садись.
   
   Роман садиться.
   
   Голос Настюхи:
   Сережа-а-а! Еще одна сумка готова. Полная! А старая крупа в пачках — это тоже старье? Будем брать? А мясорубку старую?
   
   Менгле:
   Блин, надоело! С утра в этой рухляди копаюсь! Насть, а может, хватит нам двух узлов? Ну ведь не допрем же!
   
   Настюха появляется с закопченным чайником в руках:
   Давай тогда вообще не пойдем! Дома останемся! Пущай другие идут, пущайь золото домой волокут, а мы с тобой здеся останемся, у печки! Пущай их дети в институтах учуца, а наши всю жисть в навозе капаюца!
   
   Менгле:
   Да ладно, Насть, я ж не про это. Я про то, что не в количестве дело. Все равно старьевщики сами выбирать будут. А то нанесем разной фигни, и получится, как у гороховских.
   
   Настюха:
   Да бери ты, че хочешь! Можешь вообще завтрева на жопе сидеть. Я одна пойду, и дитев прокормлю!
   
   Грохает чайником об пол и убегает на кухню.
   Менгле:
   Так-то, брат. Давай, расставляй. Ща, я быстро.
   
   Менгле встает, подхватил чайник и уходит за кулисы. Роман аккуратно расчищает часть стола, ставит на него доску, расставляет фигуры. Менгле возвращается, в руках тарелки с огурчиками и салом, под мышкой бутыль с этикеткой «ЯД!» и черепом над перекрещенными костями. Смотрит на стол, передает «ЯД!» Роману и освободившейся рукой скидывает все со стола на пол. Ставит закуску, садится в кресло:
   
   Менгле:
   Вот так! Только давай сегодня в час уложимся, а то сам понимаешь.
   
   Разливает.
   
   Ну, за старьевщиков.
   
   Чокаются, выпивают, Менгле делает ход пешкой, жмет на кнопку. Роман отвечает. Некоторое время играют молча.
   
   Менгле:
   Предлагаю по второй.
   
   Роман:
   Не возражаю.
   
   Менгле останавливает часы, наливает по второй. Чокаются, выпивают, закусывают.
   
   Роман:
   Хорош у тебя напиток, свое производство?
   
   Менгле:
   Частично, медицинский спирт на кедровых орешках. Конечно, не полностью еще настоялась, хотел недельки через две открыть. Да сам понимаешь, ради такого случая... Шах вам, любезный.
   
   В комнату входит Настюха, молча ставит на стол кувшин с клюквенным морсом:
   Портфель брата твоего на антресоли нашла. Помнишь, тогда весь дом перерыли, не нашли, а щас прям на видном месте лежал. Будем брать?
   
   Менгле:
   Не думаю, сама ж знаешь, они берут только личные вещи.
   
   Настюха:
   Так уж четыре года у нас лежит, можно сказать, что уже наш.
   
   Менгле:
   Так там имя и фамилия его, на документах-то. Так что оставь. А портфель возьмем, в него чего-нибудь нашего напихаем. Вышивки твои, к примеру.
   
   Настюха:
   И то правда, какой ты меня, Сережка, умный!
   Целует Менгле в затылок, выпивает с игроками рюмочку, закусывает огурчиком, уходит на кухню.
   
   Менгле:
   Слышь, Роман, а ты никогда не думал, зачем им это?
   
   Роман:
   В смысле — старьевщикам?
   
   Менгле:
   Ну да. А кому ж еще? Зачем им наш хлам, да еще за такие деньги?
   
   Роман:
   Старьевщики денег не дают.
   
   Менгле:
   Ну не деньги. Золото, платину, прочую таблицу Менделеева. Откуда-то они это берут? Ну, хорошо, допустим, у них этого золота, что у нас дерьма. Что где-то в космосе летают астероиды, полностью состоящие из золота, платины, лития, фигития. Или у них камень филсофский завелся, которым любую железяку запросто можно в золото превратить. Хорошо, я это тоже допускаю. А доставка, это ж сколько энергии надо?! Да и хрен бы с ней, с энергией! Допустим, они ее напрямую с Солнца сосут, или звезды какой. Но зачем им старье наше? Ты вот в своем институте учился, науки мудрые постигал, может, подскажешь?
   
   Роман, указывая на часы:
   Ты ходи, ходи. Про старьевщиков нам в вузе, как ты понимаешь, ничего не рассказывали. Потому что не было их еще. Тут, я думаю, не в науке дело, а наоборот.
   
   Менгеле:
   А в чем же?
   
   Роман:
   А в том, что по моему разумению, рухлядь наша старьевщикам, действительно, ни к чему. Ты их «подарки» видел? Тогда сам знаешь, они такое могут сделать, что нам и не снилось. Скорее всего, им важнее не материальные предметы, если, конечно, они их в музеях не выставляют в экспозициях «примитивные расы». Им интересны наши... как бы это сказать... наш мир, наши эмоции, наши души.
   
   Менгле:
   Ну вот, и ты туда же. И ты в поповщину подался? Ты мне сейчас еще про число зверя расскажи.
   
   Роман:
   Ты, Серега, коня ставь и кнопку-то жми, а то в цейтнот улетишь. Да причем тут число зверя? Не в том смысле душа, про которую отец Алексий бабкам трандит. А в том, что им нужны наши воспоминания, связанные со старыми вещами, наши переживания. Может это для них, как для нас книжки интересные. Вот, к примеру, эти шахматы. Вроде доска с фигурками, старая, потертая. Ничего ценного. А с другой стороны, вот возьмусь я вспоминать, как она ко мне попала, с кем я за ней сидел, что выпивали, о чем говорили... Вспомню, как порезался, когда коня вот этого вырезал взамен потерянного. Как в медпункт ходил, мне сестричка рану перекисью обрабатывала. Как потом с ней на природу ездили и голыми по берегу скакали. Понимаешь, вроде деревяшка, а на самом деле часть моей жизни.
   
   Менгле:
   Интересная версия, я тоже примерно что-то вроде этого предполагал. Только зачем им твоя жизнь?
   
   Роман:
   Так я ж только сказал. Переживания наши им интересны. Эмоции. В детстве я читал рассказик, там прилетел на землю инопланетянин и за выпивку разводил народ на грустные истории из их жизни. Потом выяснилось, что на планете, с которой этот мудак прилетел, грустные воспоминания — что-то вроде наркотика. То есть, перлись инопланетчики с земной тоски.
   
   Менгле:
   А я тоже недавно книжку читал, там в Москве такие порталы были, и сидели в них черти, на старьевщиков очень похожие. Расскажешь ему байку, пропустит на другую планету. Не расскажешь, или не понравится история — хрен куда пустит.
   
   Роман:
   Да, я тоже читал, классная вещь, «Спектр», Лукьяненко.
   
   Менгле:
   Во, во, точно. Только я так и не понял у Лукьяненки, зачем они эти истории собирали?
   
   Роман:
   Лукьяненко не склоняется.
   
   Менгле:
   Да хрен с ним, с Лукьяненкой! Пусть хоть склоняется, хоть прямо стоит. Ты-то хоть помнишь, зачем им в этом «Спектре» эти байки сдались?
   
   Роман:
   Честно говоря, сам не разобрался. Че-то там со сверхрассой связано, типа странников у Стругацких.
   
   Менгле:
   А может эти странники и есть старьевщики?
   
   Роман:
   Вряд ли. То, что к нам такие благодетели прилетят, Стругацкие даже и не предполагали. По крайней мере, я у их ничего подобного не читал. У них-то все больше земляне — наши потомки дальние и счастливые летают и неразумных отсталых уродов уму-разуму учат. Построению коммунизма в том числе. Хотя, есть теория, что... Шах вам, уважаемый!
   
   Менгле хватается за голову. Появляется Настюха, ставит на стол тарелку с румяными пирожками.
   
   Роман:
   Ну такое чудо грех не выпить...
   
   Выпивают, закусывают.
   
   Настюха:
   Слышь, Сереж, я тут в чулане покопалась, нашла твои сапоги-ботфорты, плащ и ящик с удочками. Возьмем?
   
   Менгле:
   Это не плащ, это ОЗК. Он новый, ненадеванный, его не возьмут.
   
   Настюха:
   А удочки?
   
   Менгле:
   А я с чем останусь?
   
   Настюха:
   Что?!
   
   Менгеле:
   Впрочем... Там есть одна сломанная. С белой ручкой. Вот ее возьмем. И подсачник старый еще где-то должен валяться.
   
   Настюха:
   Эта сетка такая на палке?
   
   Менгле:
   Сетка, сетка. Ладно, любимая, иди, не мешай, видишь, играем.
   
   Настюха снова чмокает мужа в макушку и уходит. Роман запускает часы.
   
   Менгле, хрустя огурцом:
   Так что ты там про теорию-то.
   
   Роман:
   А, про теорию... Есть такая теория, называется «Удача мистера Горски»!
   
   Менгле:
   Что за Горский? Кто такой, почему не знаю?
   
   Роман:
   Да так, собственно никто. Сосед Нила Армстронга. Знаешь такого?
   
   Менгле:
   Это который трубач? Губастый такой, да?
   
   Роман:
   Нет, этот Армстронг белый и космонавт. Так вот, когда Армстронг сделал свой первый и исторический шаг по Луне, он пробурчал что-то непонятное. Все, конечно, кинулись расшифровывать, сам понимаешь, тут каждое слово — часть истории. Расшифровали, получилось что-то типа «Удачи, мистер Горски! Надеюсь, теперь у вас с супругой все Окей»!
   
   Менгле:
   Не понял.
   
   Роман:
   Так в том-то и дело, что сначала никто ничего не понял. В НАСА там, наверное, вообще офигели. Какой такой Горски? Откуда? Уж не подает ли Армстронг открытым текстом какой-то знак русским? Или же отважный первопроходец крышей поехал от ответственности момента? Наши тоже в непонятке. Что это за секретный код такой? А вдруг как это сигнал, что на Луне лунатики толпами бродят? Короче — полный бардак. И только когда экспедиция на Землю матушку вернулась, Армстронг все и объяснил.
   
   Менгле:
   И что же именно?
   
   Роман:
   А то, что будучи в нежном возрасте будущий астронавт Нил Армстронг как-то гулял по газончику у своего дома. Такой милый был мальчуган, в кудряшках, в коротких штанишках. И так, гуляя, стал он свидетелем безобразной семейной сцены у своих соседей — четы Горски. Супруг, будучи человеком прогрессивным, решил привнести некое разнообразие в сексуальную провинциальную жизнь и предложил супруге сделать ему минет. А та, будучи ревностной католичкой, с негодованием эти притязания отвергла. И, спасаясь от натиска похотливого супруга, выбежала на крыльцо дома почти в одном исподнем. Увидев юного Армстронга, она в сердцах крикнула своему мужу что-то вроде: «Только тогда я возьму твою штуку в рот, когда соседский мальчишка прогуляется по Луне». Вот Армстронг вырос, прилетел на Луну, и, сделав пару шагов по лунной поверхности, вспомнил об обещании, данном миссис Горски своему мужу, и искренне порадовался за него.
   
   Настюха с кухни:
   Дураки!
   
   Менгле ржет:
   Ха-ха-ха. Надо же, так и сказал?! Во дает! И че, все это правда?
   
   Роман:
   Скорее всего, просто красивая пуля, но забавно, согласись.
   
   Менгле:
   Да уж, тут не поспоришь. Только причем тут теория?
   
   Роман:
   При том, что порой смысл чего-то, что кажется нам таинственным, лежит на самой поверхности. Просто мы в силу своей зашоренности или обычной тупости не хотим этого очевидного увидеть.
   
   Менгле решительно двигает вперед слона:
   А что ты думаешь со своим золотом делать?
   
   Роман, забирая жертву:
   Да я не знаю еще, позовут ли? Я не местный.
   
   Менгле:
   Да ладно тебе. Скока ты у нас уже? Лет пять? Ну вот, это срок! Позовут непременно, я тебе говорю!
   
   Роман:
   Ладно, ладно, ты ходи. Позовут — пойду. Правда, у меня из вещей всего ничего.
   
   Менгле, оглядывая комнату:
   А у меня... Господи, да почему же у обычных людей накапливается так много барахла? Нет, если бы не старьевщики, мы бы и не поняли, какие мы в сущности скряги. Копим чего-то, собираем дерьмо разное, которому место на помойке.
   
   Роман:
   Ты мне зубы не заговаривай. Сдаешься?
   
   Менгле:
   Ну сдаюсь. Тасуй заново, а я пока разолью.
   
   Роман расставляет, Менгле разливает, выпивают.
   
   Менгле:
   А про подарки что думаешь? Тут вчера по телику мужика из Сибири показали. Ему старьевщики обогреватель подарили. Небольшой, с радиатор батарейный. Так вот теперь этот обогреватель целый город отапливает. Еще одному чудаку машину летающую подарили, водой заправляется. С чего это старьевщики решили нас облагодетельствовать?
   
   Роман:
   С подарками дело темное, теорий много. Тут один умник высказался, что старьевщики — инопланетяне, которые готовятся к вторжению.
   
   Менгле:
   А чего им сейчас не вторгнуться?
   
   Роман:
   Да не нравится им сейчас Земля наша. Слишком загажена. Особо — городами. Вот они и дарят нам свои технологии, чтобы мы планету по возможности обиходили.
   
   Менгле:
   Резонно. А как богатством распорядиться решил?
   
   Роман:
   Не знаю еще. Будут деньги, будут видно. Для начала прибарахлюсь. Машинку прикуплю...
   
   Менгле:
   Насчет женитьбы не думал?
   
   Роман:
   Куда торопиться-то?
   
   Менгле:
   Твое дело. Строиться будешь?
   
   Роман:
   Ты в смысле дома? Конечно! Коттедж себе отстрою в четыре этажа, пусть Гороховские от зависти сдохнут! Ха-ха-ха...
   
   Смеются.
   
   Менгле:
   Надысь был в Гороховке. Там у мужика по части спиртного белочка началась. Очень тяжелый случай. Представляешь, замахнулся он на трехэтажный особняк. С колоннами и башнями. В журнале каком-то увидел у американского миллионера. Не дом — дворец! Только средств не хватило, золото, оно тоже имеет свойство кончаться, особо, когда тратишь без ума. Так и стоит до сих пор дворец в три этажа, но без крыши, дождями поливаем. Зато ворота чугунные, кованные и фонтан из мрамора. Чудные они, гороховкие. А я вот так себе думаю. Сначала женюсь!
   
   Роман:
   Так ты ж, вроде, женат.
   
   Менгле:
   Да так только, расписались в сельсовете. А я хочу настоящую свадьбу, чтобы Настюха в белом, лимузин и все такое.
   
   Роман:
   Ну хорошо, свадьба с бубенцами. А дальше?
   
   Менгле:
   Дом построю. Хороший! Крепкий! В два этажа. С АОГВ.
   
   Роман:
   Ты погоди, пока газ проведут.
   
   Менгле:
   Так ведь проведут же! Потом квартиру в городе куплю. Трешку! В старом фонде, чтобы и фундамент осел, и с ремонтом особо не возиться.
   
   Роман:
   Э,э, Серег, погодь. Если ты в город собрался перебираться, зачем тебе здесь дом-то?
   
   Менгле:
   Как зачем? Летом будем приезжать. Детям же воздух свежий нужен, молочко парное, сметанка, грибки, то да се. А зимой в город.
   
   Роман:
   Так что же, доктор! Получается, мне твоих детишек не учить? И в шахматишки больше не срубимся нудными осенними вечерами? Эх ты, а еще друг. Опять же, кто бабкам местным клистиры делать будет? Кто мужикам уши оторванные пришьет?
   
   Менгле:
   Свято место пусто не бывает. Пришлют кого-нить. Слышь, Роман, а может ну их на хрен эти шахматы? Совсем голова о другом думает. Золото сегодня сниться будет — точно тебе говорю! Давай лучше еще бутылочку? Осилим?
   
   Выходит Настюха:
   Я те осилю! Я те осилю! Ты мне еще напейся! Надо же, завтра к старьевщиками, а он — еще бутылочку! И ты бы, Ромочка, шел до дому. Нам еще собраться надо.
   
   Роман собирает шахматы, жмет руку Менгеле, уходит.
   
   

Сцена 8 — Дом Романа.

   Входит Роман, покачиваясь подходит к столу, кладет доску, садится на койку:
   Пора собираться. Если честно, я давно уже решил, как я буду паковаться к старьевщикам. Все эти мои сомнения, что я не местный, что меня могут не позвать, все это ерунда. На самом деле я давно ждал старьевщиков, ждал своего шанса. Прежде всего, не пороть горячки, и не собирать всякую фигню. Не собираюсь я тащить к старьевщикам здоровенные баулы с сомнительным барахлом. Охота была спину надрывать. Давно уже замечено, что для старьевщиков количество не имеет значения. Им важно качество. Чтобы старая вещь для человека что-то значила. К примеру, зачем мне брать всю шахматную доску с фигурами? Достаточно одного коня, того самого, что я из деревяшки самолично вырезал. Хороший такой конь, веселый, с улыбкой. Так, с конем решили, что дальше? Личные вещи. Благо, их у меня немного. Кроме книг у меня всего-то чемодан с конспектами и постельным бельем, да туристический рюкзачок.
   
   Роман достает из-под кровати рюкзак, вытряхивает его содержимое на одеяло.
   
   Помимо походных принадлежностей типа веревки, топорика, котелка и всякой гигиенической фигни на синее армейское одеяло выпал какой-то бумажный сверточек. Что за новость?
   
   Разворачивает пакет.
   
   Э, да это снасти для зимней рыбалки. Крючки, мормышки, катушки с леской. Это мы с доктором Менгле на зимнюю рыбалку собирались. Долго собирались, основательно, две недели готовили снасти, запасали спирт, одалживали у соседей палатку, надувные матрасы, примус, котелок. С ночевкой хотели идти, так, чтобы по-серьезному! Тогда как раз дальнее озеро «горело», рыба сама из лунок лезла. Да только не вышло у нас ничего. Аккурат накануне выхода мороз ударил. Жуткий! До сорока, плюс ветер. Какая уж тут рыбалка?! Так и «рыбачили» все два дня у меня в доме, весь спирт выпили, даже за самогоном к соседям бегали. Но спали в палатке. Прямо на полу в избе поставили. Когда Настюха своего Менгле забирать пришла, она чуть было со смеху не померла, когда обнаружила двух пьяненьких цуциков, дрыхнувших в палатке. А ведь шла с намерениями явно нехорошими, иначе, зачем ей брать с собой скалку?
   
   Опускает снасти в рюкзак, туда же котелок, мыльницу, топорик. Открывает доску и вынимает шахматного коня, кладет в рюкзак. Смотрит на стол, вынимает ящик, вываливает содержимое на газету.
   
   Что тут у нас? Пачка фоток институтских времен. Есть цветные и еще черно-белые, в студклубовской фотолаборатории печатали. В рюкзак! Старьевщики, они страсть как наши старые фотки любят, берут все. Фоток мне не жалко — у меня пленка имеется. Пленку оставим! Старый фотоаппарат — мыльница. Без батареек. В рюкзак! Цифровик куплю новый. Будильник. Круглый, с блестящей блямбой сверху. Тоже сломанный. Туда же. Фломастеры, полная дюжина со стершимися иероглифами на гранях. Для работ с контурными картами. Высохли давно, ни один не пишет. В рюкзак, давно пора! Кассеты для магнитофона. Древние, как дерьмо мамонта, из грязно-серого пластика производства фирмы «Свема». «Кино», «Аквариум», «ДДТ» и почему-то «Арабески». В рюкзак! Все равно слушать не на чем. Медальон на цепочке — жук-рогач, залитый эпоксидкой. Подарок школьников. Живьем заливали, какая жестокость! В рюкзак! Старые советские монеты в коробочке. Откуда они у меня, и зачем я их храню? В рюкзак. Дырокол сломанный. Туда же! Рогатка. Отобрана в школе четыре года назад у Митьки Крылова, когда он еще не был знатным трактористом. В рюкзак! Зажигалка «Зиппо» с тисненым портретом президента Джексона. Это я еще в институте купил, когда на них мода пошла. Как в курилку не зайдешь, обязательно кто-нибудь «Зиппо» чиркает. Правда, сам я чиркал недолго. Моей зиппы хватило на одну заправку, потом кремень кончился, фитиль истлел. Так и валялась без толку. В рюкзак!
   Так, а это что такое? Надо же, гербарий! Откуда он здесь? О, господи, это же Леночки Лужиной — отличницы из пятого класса. Я обещал его на стенде разместить, как лучшую работу, а потом потерял. Всю школу перерыл в поисках, а он вот где. А Леночка-то как плакала. Маленькая такая, с косичками, глазищи голубые, и из них слезы в два ручья. Уж и не помню, как я ее успокоить смог. Да, маленькая, с косичками. А теперь такая деваха вымахала, грудь из-под блузки так на уроках выпирает, что я, старый греховодик на странных мыслях себя ловлю. В рюкзак гербарий!
   Больше ничего путного в ящике не обнаружилось. Ненужные бумажки, какая-то коробка с зубным порошком, исписанные стержни. В газету его, позже выброшу. Теперь чемодан...
   
   За окном раздается звук мотоцикла.
   
   Звук оригинальный, хрен с кем спутаешь. Сто процентов — Митька Крылов на своем «Харлее». Вообще-то у него обычный «ИЖ-Планета», но Митька присобачил к нему длиннющую переднюю вилку, захромировал ее вместе с бензобаком, вставил в глушитель какую-то фигню, отчего звук мотоцикла стал глухим и солидным, как у «Харли — Девидсона».
   
   Звук мотоцикла стихает. Вежливый стук в дверь. Входит Митька Крылов с ружьем.
   
   Митька:
   Можно к вам, Роман Валентиныч.
   
   Роман:
   Конечно входи.
   
   Митька:
   Тоже барахлишко собираете? Готовитесь к завтрашнему?
   
   Роман:
   Готовлюсь.
   
   Митька:
   Эта пральна! А я вот по делу. Меня участковый дядя Мирохин уполномочил. Вы ведь писали заяву в охотобщество?
   
   Роман:
   Ну писал, кажется. Года два назад, а что?
   
   Митька:
   Да вот, примите и распишитесь.
   
   Дает ружье Роману.
   
   Роман:
   Не понял... Да ты чего стоишь? Садись вон на табуретку. Сейчас я чайку соображу.
   
   Митька:
   Некогда, Роман Валентинович, мне еще полдюжины ружей развести. Вот тут распишитесь, будьте добры.
   
   Роман читает:
   Я, Кочетков Р.М. принял у капитана Мирохина ружье марки «ИЖ» в пользование и сорок патронов к нему. Обязуюсь ружье беречь и хранить в недоступном посторонним лицам месте и соблюдать все правила и порядки, приятые в охотобществе. К бумажке прилагался новенький билет члена общества охотников, выписанный на мое имя.
   
   Роман:
   Слышь, Митяй, а откуда ружьишко-то?
   
   Митька:
   Со складу, вестимо. Дядя Мирохин из реквизированного у браконьеров выдал. Ну и Звонарев помог из личных запасов. Народную дружину решили собрать, сами знаете, что завтрева может случиться, так что лучше подстраховаться. Стрелять-то умеете? А заряжать? Ну и ладненько. Так что бывайте, поехал я. Эх, и куплю я себе «Харлея»!
   
   Митька выходит, звук заведенного мотоцикла. Звук удаляется и стихает. Роман быстро собирает ружье, целится в лампу. Потом вешает на спинку кровати рядом с гитарой. Билет прячет в нагрудный карман. Достает из-под койки чемодан. В этот момент в окне появляется Борька:
   
   Борька:
   Дядь Лом, меня мамка послала, дедуска с ума сосол. Мамку чутка тополом не залубил. Давайте к нам сколее.
   
   Роман:
   Мы с Никодимычем соседи, дом его минутах в пяти ходьбы от моего. Но соседство это было хлопотным. Примерно раз в два месяца Никодимыч «срывался с катушек» и начинал гонять домочадцев. Приходилось объединять усилия с остальными соседям и вязать Никодимыча в кокон, как гусеницу — шелкопряда. Видно, он и сегодня расслабился на радостях. Но топор, это уже серьезно. Надо идти.
   
   Берет с кровати моток веревки, уходит.
   
   

Сцена 9 — Дом Никодимыча.

   Задник — голые стены. В центре комнаты куча барахла, чудом уцелевшая лавка, стул на трех ножках и какие-то обломки.
   
   Никодимыч в одних армейских кальсонах и тельняшке, с топором в руках. Рубит столешницу. При этом пыхтит и приговаривает:
   Все унесу! Все! Ничего не оставлю!
   
   Роман:
   К моему удивлению Никодимыч оказался совершенно трезв.
   
   В дом вбегает Митька с ружьем, натыкается на спину Романа. Никодимыч удивленно смотрит на Митьку, на его ружье, на веревку в руках Романа:
   Вы че, мужики? Ты че, Ром?
   
   Роман:
   Да так, ничего, проведать вот пришел проведать по-соседски.
   
   Никодимыч:
   По-соседски, говоришь? Ну заходи, коль не шутишь. А это кто с тобой, Митька что ли? Ну заходите, садитесь... Эх, поторопился я со столом, усадить вас не за что. Но погодьте-ка! Сядьте пока на лавку.
   
   Роман и Митька садятся, переглядываются. Митька (шепотом):
   Слышь, дядь Ром, а Никодимыч-то вроде не того. Не пьяный. Это у него по части старьевщиков крышу снесло.
   
   Роман кивает. Никодимыч бросает топор, накидывает на плечи армейский бушлат:
   Айн момент!
   
   Уходит. Возвращается с четвертью мутной жидкости, гранеными стаканами и огурчиками на тарелке. Долго смотрит, куда это все поставить, наконец, вручает выпивку и закусь Митьке, прилаживает недостающую ножку к стулу. Кладет на него столешницу — получается что-то вроде столика.
   
   Никодимыч разливает:
   Ну что, дорогие мои! За новую счастливую жизнь!
   
   Роман:
   Слышь, дядь Вась, мне поменьше! А то я сегодня весь день уже...
   
   Никодимыч:
   А я что? Ты бы, Рома, видел, что в мастерских сегодня творилось. Мама дорогая! Только вчера мужики еле — еле на бутылку наскребли, а сегодня весь стол уставили. Хоть обпейся! Но я воздержался. Ну что сидите, вздрогнули!
   
   Выпивают. Никодимыч тут же наливает по новой:
   Ээээх, соседушки мои дорогие, это ж какая у нас жизнь наступает! Ведь сколько ждали. Ты ж знаешь, Роман, я в партии с младых лет. И не как эти перевертыши, а истинный ленинец, о всеобщем счастье мечтал. А когда они в девяносто первом народ танками давить задумали, сам из партии вышел и билет свой перед райкомом сжег! А вместо партии живоглоты-олигархи появились. Все продали, все скупили. Все, думаю, нет справедливости в этом мире, нет, и не будет. А оно вона как повернулось. Есть справедливость-то! Есть! Как же мы теперь славно заживем! Ну, выпьем...
   
   Выпивает, Роман и Митька еле пригубливают и ставят стаканы обратно.
   
   Роман:
   Василь Никодимыч, а позвольте поинтересоваться, чего это вы за топор-то?
   
   Никодимыч:
   Ромочка, друг ты мой любезный. Я все отнесу старьевщикам, все! Чтобы ничего от прошлой жизни не осталось, только голые стены. И все заново, все по-людски. В одном исподнем к благодетелям нашим пойду, да и то там же в лавке сниму. Это ж такое... Как тут можно за барахло старое держаться? А дочь моя, дуреха, тряпки ей жалко, нет, ну не дура ли? А я все в лавку, до нитки.
   
   Митька:
   Так не допрешь все, дядь Вась.
   
   Никодимыч:
   Так я на телеге. У меня ж лошадка есть! На телегу-то сколько всего влезет!
   
   Митька:
   Не, дядь Вась, через мостки лошадь с телегой не пройдет, да и на болоте завязнет. Звонарев попробовал на «Патриоте» своем проехать, да и тот завяз. Не, на болото только пехом...
   
   Никодимыч:
   Да? А ежели до мостков на телеге, а там вручную в несколько ходок?
   
   Митька, хрустя огурцом:
   Пупок надорвешь.
   
   Никодимыч:
   Ну и ладно. Сколько смогу, столько и донесу. Остальное — на помойку. Сколько дадут, столько и дадут. И жить заново начну с чистого листа. Женюсь, вот! Найду в городе молодуху и женюсь. Глядишь, еще дитев настрогаю. И пить завяжу! Наглухо! Закодируюсь!
   
   Роман:
   Анекдот про кузница слышали?
   Никодимыч:
   Это когда кузнец мужиков деревенских в задницу драл? И обещал, что если мужик выпьет, он всем расскажет? Слышал.
   
   Роман:
   А продолжение?
   
   Никодимыч:
   А что, есть?
   
   Роман:
   Конечно! Так вот, закодировал тот самый кузнец всю деревню. Вплоть до председателя. Через год в деревне — рай. Стада тучные бродят, дороги отличные, на заборах вместо голубей — гуси сидят, как у Райкина. Все мужики трезвые, все на джипах разъезжают. Так вот, едет председатель на «Лексусе», все вроде хорошо, урожай обалденный, колхозный сейф от купюр ломится, а на душе не весело. Паскудно на душе — радости нет. Понимаете? Вдруг видит, какой-то мужик в луже валяется. Единственной на всю деревню, специально свиньям оставили. Ударил председатель по тормозам, вылез из машины, подошел к мужику, глядит — кузнец. Он-то единственный в деревне остался незакодированный. Ну председатель по сторонам огляделся, с мужика штаны спустил и того... В общем, сделал свое дело, пот со лба ладонью утер и говорит так с облегчением: «Уфффф, раскодировался»!
   
   Дружный хохот.
   
   Никодимыч:
   Ха-ха-ха, надо же, раскодировался! Уффф. Спасибо, Роман, порадовал. А ежели серьезно, то я давно обдумал, как капиталом распорядиться. Нутрий буду разводить. У нутрии, знаешь какое мясо вкусное! Шапки опять же шить можно. Ферму поставлю на речке, запруду сделаю.
   
   Роман:
   А лучше енотов.
   
   Никодимыч:
   Че?
   
   Роман:
   Енотов разводить! Шапки из енотов дороже. И еще они стирают! Прикиньте, завести банно-прачечный комбинат и заставить вкалывать енотов! В конце месяца подведение итогов и чествование передовиков. Нерадивые идут на шапки! Бизнес, однако! Или бобров. Мех тоже дорогой, но их еще можно на лесосеке вкалывать заставить. Пусть план по лесоповалу выполняют.
   
   Никодимыч:
   Шутишь, да? А я серьезно. Новый дом буду ставить! В два этажа. Мебель новую, камин, гараж подземный! А эту рухлядь на хрен! Всю! Возьмут старьевщики — не возьмут, все равно! На помойку выброшу. А на обмен возьму... Слышь, Роман, а вот, говорят, есть такой металл литий. И талий еще. Так дороже золота будет. Грамм — сто тыщ долларов.
   
   Митька:
   Дядь Коль, ты б еще ураном взял или плутонием оружейным.
   
   Никодимыч:
   Цыть! Не тебя спросили. Так что скажешь, Ром?
   
   Роман, вставая:
   Нет, не советую. С радиацией, с ней шутки плохи. По мужской части вредно. Ну ладно, засиделся я что-то. Пойду-ка и я вещички собирать.
   
   

Сцена 10 — Дом Романа.

   Роман втаскивает в комнату здоровенный узел с вещами. Развязывает его, начинает перебирать.
   
   Роман:
   Из носильных вещей я отложил для обмена первым делом старые «Адидасы» с «большими языками». Хорошие были кроссовки, настоящая фирма! На ноге сидели, как влитые. Таких сейчас не делают, все больше крашеные чудовища с дурацкими вставками. Ни за что бы с «Адидасами» не расстался, только вот подошва рассыпалась.
   Дальше — куртка стройотрядовская. Хорошая, брезентовая. Под дождем почти не промокает. На спине рисунок — ехидная такая ворона и большими буквами «ГУКУК — РГПУ». Эх, хороший был стройотряд. Условия классные, днем работа, вечером — дискотека с девчонками.
   Тельняшка теплая. В ней я с ребятами по Оке на плоту справлялся. Здоровый у нас был плот, с самоваром. До Нижнего дошли. Свитер теплый, рубашка фланелевая с длинными рукавами, куртка — непромокашка, тоже в походе вещи незаменимые. В прошлом году я своих оболтусов на раскопки возил, есть тут у нас неподалеку курганы скифской эпохи. Спортивный костюм. «Найк» китайского пошиву. Говно, конечно, но ничего, сойдет для сельской местности. Плавочки с белой чайкой и надписью «Бичбойз». Парни с пляжа по — забугорному. Но в русской интерпретации звучит несколько сомнительно. На севере, и в портовых городах бич — означает лицо сомнительное и непутевое. Что-то сродни среднерусскому бомжу. Трусики, маечки, носочки.. Нет, возьму, трусы, они и есть трусы, много за них не дадут.
   Раз уж взялся за одежду, надо идти до конца. Костюм — тройка. Приобрел в уцененке на выпускной в институте. С тех пор надел раз пять, тут в школе как-то не принято в костюмах щеголять. Нет, пожалуй, костюм я старьевщикам не понесу. И куртку зимнюю тоже. Тяжелая она, да и новая почти. А вот галстук возьму, все три! Особо должен им понравиться вот этот красный, с обезьянкой. На рынке купил всего за двадцатку.
   Дембельский армейский китель. Значки и эмблемы с него я давно роздал местной пацанве, зато погоны с тремя лычками остались. И нахрена, спрашивается, я его с собой взял? Как спецодежду или как память об армии? Да, есть что вспомнить. В рюкзак его! Что-то уже туго лезет. Не иначе, придется еще узел вязать.
   Что у нас еще из старья? Старые спортивные штаны с лампасами. Хорошие, в принципе, штаны, я в них крышу чинил и забор красил. Отсюда драные колени и жуткие пятна. Вот это старье так старье! Старые кирзовые сапоги. Как же они выручили меня, когда я понял, что щегольские ботиночки в Сосновке никак не катят. Драные китайские кеды, очень удобные для вскапывания огорода.
   Теперь головные уборы. Кепка и шапка-ушанка. Вполне новая. А еще замечательная буденовка с красной звездой. Врать не буду, спер я ее в институтском клубе после конкурсного вечера. Мы тогда ставили героико-хореографическую композицию «Комиссары в пыльных шлемах». Ребята были буденовцы, а девчонки из танцевального ансамбля — вроде как лошадки, впряженные в тачанки. «Лошадки» наши были сплошь белой масти — трико на них такое было обтягивающее, и хвосты сзади прилеплены, к крупам, получается. И что этими самыми крупами наши милые лошадки выделывали, словами не рассказать. Слава богу, что мы, буденовцы были не в трико, а в галифе, а то ведь от вожделений и конфуз мог приключиться прямо на сцене. Но буденовку в рюкзак я не положу, я ее на лысинку завтра надену.
   
   Роман напяливает буденовку, утрамбовывает мешок, перетягивает веревкой. Возвращается к кровати, открывает чемодан.
   
   В углу чемодана у меня хранились два футляра белого металла. А в них самые настоящие сигары «Гавана»! Давно они у меня хранятся, с самого института. Кубинец один подарил, он к нам на языковую практику приезжал. Хороший парень, улыбался все время. Правда, его наши скины побили, в больнице лежал. Жалко...
   
   Засовывает сигару в зубы.
   
   Книжки, тетрадки, листочки. Справки, квитанции, рекомендации. Сколько же бумаг сопровождает нас по жизни, чаще всего совершено не нужных. Говорят, в каком-то североамериканском племени индейцев до сих пор не выписывают справок о рождении. Там считается, что если человек живет, значит, он уже родился. И подтверждать это справками глупо. По-моему, логично, однако, попробуй прожить у нас без справок-бумажек. Хорошо еще, у меня собственности никакой. Вот здесь в кармашке документы. Нет, ребята, документов я вам не дам. Документы мне самому... А впрочем... Комсомольский билет с уплаченными взносами. И Ромочка здесь на фотографии такой молоденький, такой наивненький, лохматенький. Раритет! Тем более, я не только из комсомольского возраста вышел, но и комсомол отменили. В рюкзак его! Профсоюзный билет студпрофа. Туда же. Читательский билет тоже вряд ли пригодятся. А вот диплом, паспорт, карточка пенсионная, это уж извините. Оставим. И военник тоже. Хотя не знаю, нахрена я его с собой таскаю? Что еще в кармашке? В красивой маленькой коробочке ромбик с раскрытой книгой на синем фоне. Новенький, блестящий! В институте выдали вместе с дипломом. Полагалось носить на пиджаке, дабы никто не усомнился, что обладатель сего — человек с высшим образованием. Значок хоть так ни разу так и не надеванный, но, надеюсь, старьевщики сей знак оценят.
   Что у нас дальше. Конспекты. Груда исписанных и изрисованных тетрадок. Некоторые записи лекций очень подробные. Видимо, с первого курса. Ну конечно, это уже со второго курса я заленился и чистописанием занимался крайне редко, полагаясь на свою гениальную память. Жаль только, что на экзаменах эта гениальная, но капризная дама порой подводила.
   А вот это, действительно, интересно. Как-то нам дали задание на дом. К семинару надо было написать рассказ, где все слова начинаются на какую-нибудь одну букву. Накануне мы с ребятами сообразили в общаге по красненькому, и меня пробило на творчество. Я написал гениальный рассказ «Пацаны», он так понравился нашим преподам, что его поместили даже в факультетскую стенгазету.
   
   Роман читает:
   Пара поселковых парней с Перегудово Петька Покровский и Пашка Пронин порешили в пятницу порыбачить. Половить плотвичку, подлещиков, палтуса, путассу, пираний, прочих подводных представителей. Поднялись пораньше — полпятого, поутру пришли к переправе, принялись поджидать паром. Приспичило парней перекусить, положили на пенек плов, паштет печеночный, перловку, плюшки, пончики, печенье, прочий припас. Присовокупили приличную порцию пивка. Портвейна и пол-литра первача приберегли прозапас. Поддать порешили позже, в полдень. Пока покурили папироски. «Пошевеливайся, пацан», — приказал Пашка, показывая пальцем на показавшийся паром. «Перестань приказывать, придурок!» — перебил приятеля Петька»...
   Ну и в том же духе. Эх, были времена...
   
   Кладет тетрадку в рюкзак, оглядывается.
   
   Ну все, будем считать сборы законченными? Ээээ, а гитара? Конечно, она мне очень дорога, как память, но играть на таком инструменте миздрав не рекомендует.
   Проводит рукой по струнам.
   Извини, родная, если старьевщики дадут за тебя хоть десять граммов золота, я поеду в город и куплю себе хорошую новую «гавайку». И в холодные осенние вечера буду наигрывать что-нибудь тоскливое, типа этого:
   Гитара с треснувшею декой
   Поет, смеется и рыдает.
   А зачарованные зэки
   На нарах пайку доедают...
   
   Нет, никогда не понимал тягу русского народа к уголовной романтике. Наверное, это от давней присказки, что от сумы и от тюрьмы лучше не зарекаться. Лучше буду петь что-нибудь жизнеутверждающее, как гимн нашего стройотряда на мотив «Товарищ песня»:
   
   Нам похрен все, нам похрен все, нам похрен все!
   Нам похрен даже то, что вам не похрен!
   А то, что похрен вам, нам трижды по-о-хрен!
   Идите на хрен! Идите на хрен!
   А то, что похрен вам, нам трижды по-о-хрен!
   Идите на-а хрен!
   
   Бросает гитару на узел, ложится на кровать, заложив ладони за голову:
   
   Спать буду не раздеваясь, чтобы вскочить по зову и сразу в дорогу. Только... А если не позовут? Хрен их знает, старьевщиков, как они решают, кого звать, а кого нет. Вот возьмут и не позовут. Может, им, старьевщикам, и дела никакого нет ни до меня, ни до моих воспоминаний. Ну что во мне интересного? Обычный сельский учителишка, ничего великого не свершил, ничего путного не сделал, нигде особо не побывал. Женился и то бездарно, развелся, наследника не оставив. Что во мне такого, за что можно заплатить драгоценным металлом? Да ничего! Тем более, время-то уже к полуночи, а никаких голосов не слышно. И останусь я с голым хреном. Все в Сосновке будут разъезжать на джипах, строить себе хоромы, а я так и буду гнить в этой халупе без всяких надежд хоть на какие-либо перемены. А как хотелось бы перемен! Если только меня позовут...
   
   Засыпает.
   
   Голос сверху:
   Роман Валентинович, вы меня слышите? Хочу пригласить вас завтра утром в нашу лавку для обмена. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Советую взять с собой старые, ненужные вам вещи. Как у вас выражаются — барахлишко. Я готов обменять его на драгоценные металлы в количестве, которое, надеюсь, всех нас устроит. Лавка находится на Калиновом болоте. Найти ее будет не так трудно, тем более, мне кажется, я видел вас там накануне. На всякий случай показываю вам дорогу.
   
   Роман садится на кровати:
   
   И я на самом деле увидел дорогу к опухоли. Очень явственно увидел, словно шел по ней сам. Хм... А ведь зря мы вчера так круто к Выселкам забирали. Лишний крюк сделали километра в полтора. Есть же тропинка через старый мост. Ну Лимон, ну Сусанин!
   
   Голос:
   Так я вас жду, Роман Валентинович, приходите, не пожалеете. До встречи!
   
   Роман вскакивает и тут же садится на кровати:
   Они назвали меня по имени-отчеству. Они позвали именно меня! Они хотят, чтобы я пришел! Именно я!
   
   Подходит к окну:
   На улице светало, на часах было шесть. По улице мимо калитки шли люди. Двое. Они шли, тяжело сгибаясь под тяжестью больших узлов. Еще один чуть отставал, толкая перед собой груженую тележку. Видно, с Выселок поперли. Ну и мне пора.
   
   Роман закидывает за спину гитару, рюкзак, берет мешок, керосинку со стола. Выходит.
   
   ЗАНАВЕС
   
   

Второй акт.

Сцена 11 — У управы.

   Роман, сгибаясь под тяжестью ноши, подходит к крыльцу, скидывает вещи на землю. Садится. Достает из футляра сигару, закуривает. Появляется Лимон с огромным узлом. Бросает его на землю, утирает пот.
   
   Лимон:
   Здорово, учитель, здорово ты с лампой придумал. А я стемна чуть все ноги не переломал, батареи в фонаре сели. Не угостишь табачком?
   
   Роман протягивает Лимону пачку «Беломора». Тот смотрит на сигару, но ничего не говорит и угощается папироской.
   
   Лимон:
   Эх, и заживем теперь, учитель, а? Какая ж таперича жизнь у нас настанет! А что, учитель, вина со мной выпьешь?
   
   Роман:
   Нет, спасибо.
   
   Лимон вытаскивает из недр телогрейки початую бутылку, заткнутую бумажной пробкой:
   Да что ж я, не понимаю? Дело-то сурьезное! Потому и не настаиваю. А сам, извини, выпью. Как говориться, не пьянства окаянного ради, поправления здоровья для!
   Зубами вытаскивает пробку, и приставляет горлышко бутылки к губам, наподобие пионера — горниста, играющего подъем.
   Ух, ядреная. А что, учитель, скажи на милость, ты ведь человек ученый? Что ты про подарки, коим старьевщики заместо золотишка с народом расплачиваются, думаешь? Стоящее дело?
   
   Роман:
   Подарки старьевщиков — вещь малоизученная. Кто-то нарадоваться не может, кто-то, наоборот, локти себе кусает, что золота не взял.
   
   Лимон:
   Вот как? А вреда от их, от подарков энтих людям не быват?
   
   Роман:
   Не знаю, но судя по газетам. вреда от них не отмечено. Наоборот, многие из тех, кто подарки взяли, очень их хвалят. Очень полезные и мудрые механизмы. Но у некоторых слишком мудрые, такие, что разобраться в них до сих пор не могут. Стоят эти подарки без дела, а хозяева просто не знают, что с ними делать.
   
   Лимон:
   Вот оно как? А как там в этих газетах не говорили, можно ли подарки старьевщикам заказывать? Или же они, таво, как сами пожелают?
   
   Роман пожимает плечами. На сцену выходит Крупа с двумя огромными сумками и рюкзаком за плечами. Не здороваясь, проходит мимо.
   
   Лимон:
   Вот колоша старая, сколько накопила. А глянешь у нее дома — и нету вроде ничего, только подушки везде и ковры с хрусталем. Ну что, пошли и мы, а то ведь там очередь...
   
   Входит Директриса с большими сумками.
   
   Роман вскакивает на ноги:
   Клавдия Петровна, что же вы сами? Давайте я вам помогу.
   
   Директриса:
   Спасибо, Ромочка. Но сам знаешь, в этом помогать нельзя. Каждый должен нести свою ношу сам...
   
   Все берут вещи и уходят.
   
   

Сцена 12 — Болото, лавка старьевщиков.

   То же самое болото, только вместо опухоли — белый куб с дверью. Над дверью вывеска. Белой краской по кумачу: «БЕРЕМ СТАРЬЕ!» У лавки очередь с мешками и баулами. Первый — Никодимыч. Тут же Крупа, Звонарев, Валька Мордовка, доктор Менгле с супругой, Митька Крылов, старшие ученики. На ступенях у лавки отец Алексий с баулом, из которого торчит обломок хоккейной клюшки.
   
   Алексий:
   Так вот, кто на обмен иконы старые принес или святое писание — прокляну, так и знайте. И детей крестить не буду, и отпевать, и от святого причастия отлучу. А так с богом, православные. Что мы, что они — все мы чада божьи...
   
   Роман, Директриса и Лимон выходят на сцену. Лимон сразу ввинчивается в очередь, намереваясь пробиться поближе к двери. Мирохин ловит его за шкирку и отводит в хвост очереди.
   
   Роман:
   Там, где вчера пузырился «воздушный шар», теперь стояло длинное приземистое здание, чем-то напоминающее амбар, отделанный белым сайдингом. Ночью болото припорошило снежком, и если бы не яркий транспарант над дверью, то «амбар», пожалуй, с первого взгляда можно было и не заметить.
   В очереди никто ни с кем не говорил, все, почти не отрываясь, смотрели на дверь лавки. Неожиданно я вспомнил, где видел подобное. Как-то случайно я попал в казино, и вот именно так, не отрываясь, люди смотрели на шарик, прыгавший по барабану рулетки. Все ждали...
   Когда из-за сосен выглянул первый луч света, над дверью загорелось табло. Как перед кабинетом флюорографии с зелеными буквами «входите». Толпа колыхнулась, и Никодимыч первым вошел в дверь...Тут же на табло загорелось красным «Не входить».
   
   Лимон:
   Православные, давайте быстрее, а то говорят, на всех золота не хватит, последним серебром давать будут! А оно мне надо?
   
   Толпа колыхнается, кто-то падает, кто-то громко кричит.
   
   Выкрики:
   Куды прешь, дура? Тебя тут вообще не стояло! Сам дурак! Да не толкай ты локтями!
   
   Роман:
   Не знаю, чем бы там все кончилось, если бы не Мирохин. Он вскочил на крыльцо, пальнул в воздух из пистолета.
   
   Выстрел. Мирохин с крыльца:
   Тише, граждане, соблюдаем в порядок. Все пойдут в порядке живой очереди. Авторитетно заявляю, золота хватит на всех!
   
   Порядок в очереди восстанавливается, табло над дверью снова загорается зеленым. Сельчане по одному заходят в дверь.
   
   Мирохин:
   Ну а ты учитель, че стоишь? Давай уже...
   
   Роман:
   Так я после вас пришел.
   
   Мирохин:
   Ну, смотри.
   
   Входит в дверь.
   
   Роман поднимается на ступеньки:
   Красная лампочка на табло погасла, зажглась зеленая. «Входите»! Это уже для меня. Перед самой дверью я чуть задержался. Ну вот, сейчас я, наконец, увижу своими глазами представителя иного разума! Интересно, каким он мне покажется? Маленьким серым человечком с огромными черными глазами? Просто сиянием, от которого исходит благость, как утверждают правоверные иудеи? Добрым драконом с огромными усами, как описывают жители Китая? Пернатым змеем? Человеком с лицом спрута, или, наоборот, спрутом с человеческим лицом? Или еще каким чудовищем? Я глубоко вдохнул и решительно вошел в дверной проем. По пути задел грифом о косяк, и гитара дзинькнула, словно прощаясь с белым светом.
   
   Входит в дверь.
   
   

Сцена 14 — Лавка старьевщиков.

   На заднике стена из слитков желтого металла. В центре стол и два стула. На одном сидит старьевщик.
   
   Входит Роман, смотрит на старьевщика:
   Здрасьте...
   
   Старьевщик:
   Ну и вам не болеть. Че стоите-то, бросайте свое барахлишко и садитесь. А рюкзачок прошу на стол...
   
   Роман в зал:
   Старьевщик не был похож на чудовище. Старьевщик был очень похож на человека. Да он и был человеком. Мужчина лет пятидесяти в сером костюме сидел за обычным столом на обычном стуле и с улыбкой смотрел на меня. Я глянул ему прямо в лицо и... Не знаю, открыл ли я рот от удивления, но наверняка, вид у меня в этот момент был совершенно идиотский. Я узнал его. Наш замдекана Ромашин Сергей Петрович. Только с бородкой и в бакенбардах. Насколько я помню, Серей Петрович при жизни бороды и баков не носил. Хотя, может быть, раньше, в прошлом. Он перевелся в наш вуз, когда мы были на втором курсе, умер, когда мы были на четвертом. Сердце. Точно умер, мы ж его хоронили. У него в нашем городе совсем родни не было, так что хоронили его факультетом. Хороший был мужик, читал нам средневековье, эпоху возрождения и еще что-то.
   
   Роман бросает мешок на пол, кладет рюкзак на стол, старьевщик тут же начинает в нем копаться, приговаривая:
   Так, ага, хорошо, очень хорошо. Очень мило...Замечательно!
   
   Роман в зал:
   Золотая стена завораживала, притягивала, просто глаз от нее не можно было отвести. Я так увлекся созерцанием этой роскоши, что не сразу заметил, что старьевщик со мной разговаривает.
   
   Старьевщик:
   ... и это в самый последний момент, когда кажется, что вернуть уже ничего нельзя! И здесь вам предлагают выбор. Каково, а?! Что вы думаете по этому поводу, Роман Валентинович?
   
   Роман:
   Извините, ээээ... Серей Петрович, вы меня о чем-то спросили?
   
   Старьевщик, словно пробуя слова на вкус:
   Сергей Петрович. Сер-гей Пет-ро-вич. Тро-вич...Я напомнил вам кого-то из знакомых?
   
   Роман:
   Да, признаться, очень напомнили.
   
   Старьевщик:
   И что же, он был хорошим человеком?
   
   Роман:
   Ну, я его не так близко знал. Но кажется, что хорошим. По крайней мере, ничего плохого я про него никогда не слышал.
   
   Старьевщик:
   Интересно, очень интересно! Просто удивительно интересно!
   
   Роман:
   А чего здесь такого интересного?
   
   Старьевщик:
   Подход к теме! Ваш подход к теме! Вам он кажется хорошим, хотя вы его мало знали, но основываетесь на том, что не слышали о нем ничего плохого.
   
   Роман:
   И чего здесь удивительного? По-моему, все логично.
   
   Старьевщик:
   Именно! Вот именно! Достает из рюкзака коня.
   Это что? Шахматный конь? А не хотите ли партию?
   
   Роман в зал:
   Я глянул на часы. Мои старые «Командирские» стояли. Секундная стрелка застыла и, по всей видимости, совершено не собиралась двигаться.
   
   Старьевщик достает из-под стола доску:
   О времени не беспокойтесь, времени у нас навалом. Чего, чего а уж времени... Расставляйте.
   
   Роман расставляет, Старьевщик азартно трет ладоши:
   Ну что ж, любезный, начнем-с. Ход стандартный: е-2 — е-4.
   
   Роман:
   Постойте, постойте! У меня же ферзя нет!
   
   Старьевщик:
   Ну и что? Я же в первый раз играю. Вы должны дать мне фору. Справедливо?
   
   Роман в зал:
   Черт с ним, подумал я про себя и тоже сделал ход.
   
   Играют.
   
   Роман:
   Старьевщик сказал правду, играть он совершенно не умел. Муторно долго думал, а потом делал совершенно дурацкие ходы, жертвуя фигуры направо-налево, как Остап Бендер во время исторического васюкинского сеанса одновременной игры. При этом он то и дело подсматривал куда-то под стол, наконец, вытащил книгу с шахматными позициями и стал лихорадочно ее листать.
   
   Старьевщик листает шахматный справочник.
   
   Роман делает ход:
   Мат!
   
   Старьевщик:
   Мат? Действительно, мат. Еще партейку?
   
   Роман:
   Не хочется что-то.
   
   Старьевщик:
   А что так?
   
   Роман:
   Вы играть не умеете.
   
   Старьевщик:
   Да, но вы же умеете. Вы же выиграли. Разве не цель этой игры выиграть?
   
   Роман:
   И да, и нет. Цели игры не только победить, но и получить удовольствие от выигрыша. Иначе это просто бесполезная трата времени.
   
   Старьевщик:
   Да? А что если не бесполезная? Если мы сейчас сыграем с вами на это? Выкладывает на стол золотой слиток.
   Настоящий, можете потрогать. На это будете играть?
   
   Роман:
   Нет, не буду.
   
   Старьевщик:
   Почему? Вам что, не нужно золото? Разве вы сюда не за этим пришли?
   
   Роман:
   Да за этим, но... Но я в этом случае тоже должен что-то поставить. А что у меня есть?
   
   Старьевщик:
   Так давайте в долг.
   
   Роман:
   Ээээ, нет. А вдруг вы меня обманываете? Может быть, вы отлично играете в шахматы, и просто заманиваете? Вдруг, вы какой-то инопланетный чемпион по шахматам. Сделали вид, что выиграть у вас ничего не стоит, а как поставите мне сейчас мат в три хода. И чем мне расплачиваться?
   
   Старьевщик:
   Но я никакой не чемпион! Сегодня я впервые играю в эту игру! Вы мне не верите?
   
   Роман:
   Верю.
   
   Старьевщик:
   Так будем играть?
   
   Роман:
   Нет.
   
   Старьевщик, театрально ломая руки:
   Но почему нет?!
   
   Роман:
   Потому что, если вы говорите правду, и играть не умеете, то играть мне с вами не интересно. А если вы лжете, и играете лучше Карпова, то играть мне страшно.
   
   Старьевщик:
   Так вам страшно, или не интересно?
   
   Роман:
   Отвечу так: мне больше страшно, чем не интересно!
   
   Старьевщик смеется, вытирает слезы на глазах:
   Спасибо, Роман Валентинович. Честное слово, порадовали старика. Ну что ж, приступим к торгу?
   
   Встает, вытряхивает старье из рюкзака и из мешка на пол, разглядывает, садится за стол, достает счеты, считает, громко щелкая костяшками. Неожиданно откладывает счеты, трогает пальцем струну гитары.
   
   Старьевщик:
   Вы хотели меня о чем-то спросить?
   
   Роман:
   А вы в самом деле Петр Сергеевич Ромашин?
   
   Старьевщик:
   Что? Ах это? Нет, конечно. Хотя, можно сказать и так.
   
   Роман:
   Значит, старьевщики — это просто души умерших людей?
   
   Старьевщик:
   Души умерших? Смело, очень смело!
   
   Роман:
   Так да или нет?
   
   Старьевщик:
   Если я отвечу «да», вы немедленно потребуете рассказать, а каково там, в райских садах, и не жжется ли смола в котлах, где варят грешников? Верно?
   
   Роман:
   Не исключено.
   
   Старьевщик:
   Так вот, вынужден вас разочаровать. Никакой я не Ромашин Сергей Петрович, и никогда им не был. Вас ввел в заблуждение мой внешний облик? Но вы ведь учились в вузе и должны видеть разницу между формой и содержанием. Хотя это, кажется, совсем из другой оперы. Нет, Роман Валентинович, я не могу сказать вам ни того, что есть смерть, как явление, ни того, что будет с вами после смерти. Вы можете исполнить что-либо на этом инструменте?
   
   Роман:
   Только если ответите еще на один вопрос.
   
   Старьевщик:
   Да на сколько угодно!
   
   Роман, кивая на хлам на полу:
   Зачем вам это? Я понимаю, что вас, конечно, не тряпье интересует, а, скорее, наши воспоминания, связанные с этими предметами. Но зачем они вам?
   
   Старьевщик:
   Мне почти всегда задают этот вопрос. Да! Правда, когда собеседник попадается интересный, типа вас. Представляете, есть люди, которых интересует лишь количество ценного металла, которое я собираюсь им выдать. Вы играйте, играйте.
   
   Роман, берясь за гитару, перебирая струны:
   Представляю, не сомневайтесь.
   
   Гитара явно расстроена, дребезжит.
   
   Старьевщик:
   Постойте-ка! Указывает на гитару пальцем, звук мгновенно меняется на вполне приличный. Теперь играйте. Можете спеть.
   
   Роман:
   А чего играть-то?
   
   Старьевщик:
   Да что нравится. Любимую. У вас же есть любимая песня...
   
   Роман играет и напевает «Старый клен». В финале Старьевщик неожиданно подпевает:
   Не вернется вновь
   Это ле-е-то-о к нам...
   
   Старьевщик шмыгает носом. Роман бросает гитару на стол.
   
   Роман:
   Бред! Не может эта гитара так звучать! Никак не
   может! Обман это все.
   
   Старьевщик, поднимая гитару:
   Что значит обман?! Как это не может звучать?! А разве не вы это сами только что играли на этом инструменте и, соответственно, слышали его звук?! «Имеющий уши, да услышит!» — так, кажется, говорят ваши священнослужители. Или нет, это опять не из той оперы. Это, кажется, протестанты. Тем не менее, вы отказываетесь верить в то, что видели и слышали сами, своими ушами и глазами?
   
   Играет, почти не сбиваясь, исполняет главную тему из диппепеловского «Эйприл», отбивая такт ногой.
   
   Старьевщик:
   Вот так примерно это выглядит! Щелкает счетами.
   Беру гитару!
   
   Роман:
   А как насчет моего вопроса?
   
   Старьевщик:
   Насчет того, зачем нам ваши воспоминания? А чтоб было! Во достали! Да кто вы, да зачем вам? Сами у себя разобраться не могут, а все туда же! Вынь да положь им вселенские истины! Гербарий ваш? Нет? Все равно беру! Уффф... Кажется, все сходится. Подведем итог, ого!
   
   Роман в зал:
   Это «Ого!», признаюсь, мне очень понравилось. Весь не говорят «ого!» когда получается мало, скорее наоборот.
   
   Старьевщик:
   Итак, Роман Валентинович, хочу вас поздравить! Ваше старье нам подходит. Могу сказать больше, оно показалось нам очень интересным. И мы без колебания готовы расплатиться с вами... Указывает рукой на стену из золота.А если я предложу вам кое-что другое?
   
   Роман:
   И что же именно?
   
   Старьевщик:
   У вас это называется «подарком старьевщиков». Хотя, согласитесь, какой же это подарок? Это, скорее, замена одного другим, согласны?
   
   Роман:
   Ну, допустим, а что именно... какой именно подарок я могу получить?
   
   Старьевщик щелкает языком по-восточному:
   Хорош подарок, вай какой хорош подарок! Чудо просто, а не подарок! Бери, дарагой, не пожалеешь! Век меня помнить будешь! Так как?
   
   Роман:
   Пусть будет подарок!
   
   Старьевщик:
   Молодца! Я так и знал, я надеялся, я верил! Тогда...неожиданно грубым голосом). Ну давай, паря, теперь чеши отседова. Че расселси? Ну, живее, двигай поршнями. Не вишь, мне работать нада, люди ждут! Думаешь, ты один такой? Давай, давай, можно без реверансов! Эй, и мешок свой забери, набросают, блин, тряпья разного, а ты потом убирай...
   
   Роман встает, поднимает мешок, выходит в дверь.
   
   

Сцена 15. Дом Менгле.

   В доме нет барахла, зато около стола лежит продолговатый предмет, похожий на гроб. Роман сидит в кресле с перебинтованной головой, Менгеле стоит у окна с ружьем. Он в белом халате, сверху надета охотничья «разгрузка», поперек груди нацеплен патронташ, как пулеметная лента у революционного матроса.
   
   Менгле в окно:
   Валите отсюда, придурки! Я никому ничего не отдам! Я никому ничего не должен!
   
   Палит в воздух.
   
   Мегафонный голос за окном:
   Зимин! Прекратите огонь! Мы не хотим вам ничего плохого! Мы просто хотим удостовериться, что подарок безопасен для окружающих! У вас же жена и дети, Зимин, подумайте о них!
   
   Менгле:
   Пошли на хрен все! Я сам врач, я знаю, что вредно, а что нет! Нихера не получите! Только через мой труп! Или ордер предъявите.
   
   Голос Настюхи:
   Ой, люди добрые, да не трожьте вы мужа моего, кормильца единственного! Да не в себе он щас!
   
   Менгле:
   Настюх, заткнись! Без твоего ору тошно!
   
   Роман стонет и открывает глаза. Трогает голову рукой.
   
   Роман:
   Я где?
   
   Менгле:
   Где, где... На рифму нарываешься?
   
   Входит Настюха, еле тащит хозяйственную сумку. Видно, что тяжелая.
   
   Менгле:
   Настюх, да брось ты эти слитки, с обеда ведь носишься с ними, как курица с яйцом.
   
   Настюха:
   Так из-за тебя все, ирод! Взял бы как весь нормальный народ золотом, так нет, подавай ему подарок. Все не как у людей. Гроб ему, вишь, понадобился. Не мог он без гробу жить.
   
   Менгле:
   Гроб? Да что ты, дурища, понимаешь. Это ведь такое... Такое!
   
   Настюха:
   Ага, будет тебе «такое». В тюрягу тебя засодют. Ром, да хоть ты скажи ему, ироду проклятому.
   
   Роман:
   Как я здесь очутился?
   
   Менгеле:
   Да просто, ногами.
   
   Роман:
   Ничего не помню.
   
   Менгле:
   Оно и понятно, ежели по кумполу золотым слитком получить — мало чего вспомнишь.
   
   Роман:
   Это меня слитком пол кумполу? А кто?
   
   Менгле:
   Знамо кто, цыгане. Кто ж к цыганам спиной поворачивается? Хорошо, что мы с Настюхой как раз мимо шли. Оказал тебе первую медицинскую. А тут мужики подоспели. Вот тебя и довели. Я тебе укольчик успокаивающий, а ты как задавил на массу. Ну и здоров же ты дрыхнуть.
   
   Роман:
   Цыгане? А откуда у нас цыгане?
   
   Менгле:
   Э, брат, где золото, там и цыгане. Вот сволочи, бабок одиноких выслеживали, прям у домов грабили. Вот ты директрису свою и спас...
   
   Роман:
   Я? Директрису?
   
   Менгле:
   Ну да, ты ж у нас герой! Спас тетку! Они ж, сучки ее со всех сторон. Одна за сумку, вторая за пальто, третья платок с головы тянет. А тут ты, как Чип и Дейл в одном лице. Двух ухватил, а уж третья тебе по кумполу со всей дури. Хорошо, буденовка спасла, а то бы и не знаю. А мы уж после подоспели. Стрелять пришлось для острастки.
   
   Роман:
   Не помню. Как с болота шел, помню. Выстрелы помню, крики, а больше...
   Указывает на гроб:
   А это че?
   
   Настюха вдруг рыдает в голос:
   Госпо-о-о-о-дя! Ну за что же мне тако-о-о-о-я! У усих мужики, как мужики-и-и-и! А мне малахольный папалси-и-и-и...
   
   Менгле:
   Ладно не вой, надоела, вот Роман тоже подарком взял. Правда, Роман?
   
   Настюха:
   Так он холостой, ему думать кроме как о себе некому. А у тебя де-е-е-етииииии...Ром, ну скажи ямууууу...
   
   Менгеле, выглядывая в окно:
   Ушли вроде.
   Подходит к Роману, спрашивает: «Сколько пальцев?», щупает пульс, смотрит зрачки, заставляет показать язык. Садится в кресло, бережно гладит крышку «гроба».
   
   Настюха снова рыдает:
   Госпо-о-о-о-дя! Ну за что же мне тако-о-о-о-я!
   
   Менгле:
   Опять завелась! Брысь отседова вместе с сокровищем своим!
   
   Настюха грозит мужу кулаком и уходит с сумкой.
   
   Роман:
   Тяжелая сумка-то. И много ей дали?
   
   Менгле:
   Двадцать семь кил! И за что ей столько отвалили, не пойму. Еле доперли. Да хрен с ним, с золотом. Глянь лучше, какое мне чудо подарили. Приходим домой, а он, родимый, уже здесь.
   
   Роман:
   На саркофаг похоже.
   
   Менгле.
   Саркофаг?! Да что б ты понимал! Хотя... действительно, саркофаг. А ну-ка... ложись сюда.
   
   Роман:
   Куда?
   
   Менгле указывает на саркофаг:
   Сюда!
   
   Роман опасливо заглядывает:
   А нафига?
   
   Менгле:
   Для надо! Раздевайся давай.
   
   Роман:
   Слышь, Серег, а может не надо?
   
   Менгле:
   Надо, Рома, надо. Да не ссы ты, я вот уже полежал, как видишь, цел и, главное, здоров! Настюха тоже в порядке. Давай, давай.
   
   Роман в зал:
   Снаружи саркофаг был совершенно белый, а вот внутри светилось зеленым. Очень похоже на лазерное свечение в современных ночных клубах.
   
   Снимает свитер, рубаху, майку, скидывает сапоги, стягивает брюки, собирается лечь.
   
   Из-за кулис показывается Настюха с сумкой:
   Сереж, а Сереж...
   
   Менгле:
   Брысь! Брысь, я сказал! Мужика голого не видела? Иди на кухню, порыдай еще над своим сокровищем! Исчезни!
   
   Настюха обиженно фыркает, уходит. Роман ложится в саркофаг.
   
   Менгле закрывает крышку.
   Ну, как ты там?
   
   Роман:
   Нормально.
   
   Менгле:
   Не холодно?
   
   Роман:
   Не, нормуль.
   
   Менгле:
   Так, задержи дыхание. Все, можешь вылезать.
   
   Открывает крышку. Роман выбирается наружу, одевается. Менгле, рассматривает крышку:
   Ну все, брат, считай, полое обследование ты прошел. Вот смотри, Роман, вот все твое тело, весь твой организм и все твои болячки.
   
   Роман, заглядывая доктору за плечо:
   Болячек я чего-то не замечаю. Ну, есть силуэт. Допустим, мой. А вот эта барабулька и есть сердце?
   
   Менгле:
   Оно. Значит так, начнем сверху. Травма головы, совсем свежая. Легонькое сотрясение мозгов, благо они у тебя есть. Теперь волосы. Лысеешь ты, друг мой.
   
   Роман:
   Очень ты меня, Серега, удивил, вот бы никогда не подумал, что лысею. И в зеркало никогда не гляжусь...
   
   Менгле:
   Зубы. Кариес запущенный.
   
   Роман:
   Ой не могу! Чудо машина! Ты лучший диагност в мире! Ты, блин, в радиусе пятидесяти километров бормашину видел?
   
   Менгле:
   Не ерничай, а слушай. Так, бронхи в норме, хоть и дымишь ты без нормы. Легкие мне совсем не нравятся. А вот сердечко — молодца. Сердечка лет на сто хватит! Печень с излишком алкоголя пока справляется. Теперь почечки. Вижу, Ромочка, камешек в правой. Слава Богу, один — не гроздь. С камушком мы справимся, камушек мы в песок раздробим-размелим. Желудочек в норме, даже без намека на гастрит, кишочки тоже, аппендикс уже вырезали.
   
   Роман:
   Шрам показать?
   
   Менгле:
   Обойдусь. Пузырь мочевой хороший, энурез в ближайшей перспективе тебе не грозит. А вот дурную болезнь ты лечил.
   
   Роман:
   Гусарский насморк, как же студенту без него?
   
   Менгле:
   Ладно, с насморком разберемся. И с гусарским, и с таким. За пару сеансов выбьем. Ножки. С ножками у нас проблемки. Варикозик у тебя вижу. Теперь шкурка. Кожицу лечить будем. В общем, Роман, жить ты будешь, но херово. Шутка! Легкие мне твои не нравятся. Видишь чернота вот здесь. Легкие мы в первую очередь и будем лечить.
   
   Роман:
   А что, эта хреновина еще и лечит?
   
   Менгле:
   Не еще, а в первую очередь.
   
   Роман:
   А ты откуда знаешь? Старьевщики сказали?
   
   Менгле:
   Инструкция, Рома, на чистейшем русском языке. Я как инструкцию почитал, так за голову схватился. Все диагностирует, все лечит. Вот смотри, глава «онкологические заболевания». Она рак лечит, понимаешь?! Нет, Рома, ты ни хрена не понимаешь! Эта хреновина лечит любой рак! Тут только надо вот сюда, в приемный бункер кое-что положить. Так, ничего особо мудреного. Травы, соли, смолу, лекарства, которые в любой аптеке есть. Тут все-все написано... Рак, Ром, понимаешь? Сколько народа я смогу... Безнадежных... От которых все отказались...
   
   Менгле становится на колени и обнимает саркофаг руками, целует крышку:
   А еще СПИД! Представляешь, лечит СПИД. Так и написано «Лечение СПИДа — три сеанса по 20 минут»! Представляешь, всего час в этом ящике, и Фреди Меркури был бы жив. Сколько бы он еще написал, спел...
   
   Роман:
   Слышь, Серега. А тебе какой старьевщик попался? Ну, внешне.
   
   Менгле:
   Не поверишь, блин, Масяня! Та самая из мультика. Все хихикала и пальчиками своими тонюсенькими по счетами щелкала: «Хи-хи, щелк! Хи-хи, щелк!» Слышь, а я чего-то забыл спросить. А тебе-то чего старьевщики подогнали?
   
   Роман:
   А я знаю? Я ж весь день у тебя...
   
   Менгле:
   А, ну да... Встает и подходит к окну. Ушли вроде.
   
   Роман:
   Кто ушли-то?
   
   Менгле:
   Да ГОЧСники обложили. И как только до нас добрались? На вертолете что ли? Все им покажи, да дай пощупать. А потом загребут на изучение и попробуй, забери потом обратно.
   
   В окне появляется физия Борьки:
   Дядь Лома, вас Клавдипетровна по всему сялу ищет, в школу кликает...
   
   Роман кряхтя встает, пожимает руку Менгле, уходит.
   
   

Сцена 16 — Учительская.

   Директриса за компом привычно смолит папиросу. Валька сидит на стуле, смотрится в зеркало — наводит макияж. Под ее ягодицами тускло блестят золотые слитки. Три штуки. Никодимыч выглядит бодрым огурцом и толкает речь.
   
   Никодимыч:
   ...а я и говорю про справедливость-то! Да при совке мы вообще бы ничего не получили. Точно вам говорю! Сделали бы просто — сходил к старьевщикам, и пожалуй в Сибирь лес валить. Или же сдавай все в пользу государства. Попробуешь утаить хоть грамм — пришлют статью за «валютку», и опять в Сибирь!
   
   Видит входящего Романа, широко улыбается:
   А вот и наш герой!Роман! Как ты вовремя! Мы тут такой вопрос решаем...У нас тут с Валентиной спор возник. Ну, по поводу старьевщиков. То есть — драгметаллов. Я говорю, что при СССР никто из нас ничего не получил бы. Все бы отняли и нас не спросили. А ты как думаешь?
   
   Роман подходит к печке, греет руки:
   Думаю, что все бы не отняли. 25% все-таки оставили бы, как за находку клада. Иначе народ к старьевщикам не пойдет. А кому это надо? И в лучшем случае дали бы талончик на «Москвича», а то и на «Жигуль».
   
   Никодимыч:
   Во-во! В лучшем случае четверть. А теперь благодать, теперь распоряжайся, как хочешь...
   
   Директриса, словно очнувшись:
   Ромочка, ты как? Как головушка. Ой, Ромочка, даже не знаю, как тебя и благодарить. До сих пор в себя прийти не могу...
   
   Роман:
   Да ладно, Клавдипетровна, не стоит и...
   
   Директриса:
   Нет, Ромочка, нет... Ты ко мне обязательно вечером зайди, я хочу сделать тебе подарок. Продолжайте, Василий Никодимович...
   
   Никодимыч:
   Мы, Роман, обсуждаем предложение нашего уважаемого главы Звонарева. Он предлагает всем жителям села скинуться по десять килограммов золота, за это он обещает решить все житейские проблемы и обеспечить экономическое процветание Сосновки с ежемесячной выплатой дивидендов. Как в банке. Предложение, конечно, хорошее, правильное. Нам здесь жить, нам здесь работать...
   
   Валька:
   Я лично не жить, ни работать здесь не собираюсь! В гробу я видела эту вашу деревню вместе с вашим Звонаревым! Мне год отработать остался, а потом только меня здесь и видели! И что, я тоже должна все отдать?! Не знаю, как с вами, уважаемые, а со мной старьевщики особо не расщедрились. Семнадцать кило и пока, голуба! А уж я им и про детство свое, и про юность бурную, и про братца — уголовника, и про мужа — мента поганого, пьянь блудливую, все рассказала. Погон его старый отдала, фату свою один раз надеванную. Простыню отдала, девичьей кровью окропленную, прости меня господи! Даже все позы описала, с кем, когда и как. А этот урод сидит, лыбится, бородой трясет, и счетами своими щелкает. Щелк-щелк! Щелк-щелк! В итоге всего семнадцать с копейками и нащелкал, придурок! Вытащил два слитка. Потом один как ножичком полоснет. И двигает мне копытом, мол, забирай. Я ему: «И это все? Ты че, сдурел»? А он мне: «Либо, берите, либо идите нах». Козел!
   
   Роман:
   Как это «ножичком»?
   
   Валька:
   Да так! Я сама офигела! Обычным ножом, которым хлеб режут. Взял в копыто и оттяпал, козел! Сидит, лыбится, рогами своими трясет.
   
   Роман:
   Что, настоящий козел?
   
   Валька:
   Настоящее не бывает! И курил еще одну за одной.
   
   Никодмыч:
   Валентина, но мы же не виноваты, что наши гости так... недостойно оценили ваше старье. Ведь речь об общих интересах...
   
   Валька:
   А мне глубоко пох общие интересы, уж извините за откровенность. Когда я слышу про эти самые общие интересы, я сразу понимаю, что мои лично интересы всем до лампочки. Я уезжаю отсюда через год. У меня дочь в Саранске, у меня мать старенькая. Они там в коммуналке живут с наркоманами да алкашами. Мать сапожки дочкины боится в коридоре оставить, потому что сопрут тут же. И где эти общие интересы? Кто о матери моей с дочкой кроме меня подумает? А я через год вернусь, мне тоже с наркоманами жить? Нет уж, уважаемые, хотите, по бруску скидывайтесь, хотите по тонне, а я — нет! Такое счастье, оно один раз в жизни выпадает. У меня на это золото (Валька елозит ягодицами по брускам) последняя надежда. Я вчера за него чуть цыганку не убила! Вот честно, если б люди добрые не оттащили, этим бруском бы и убила! Пусть судят! Так что передайте своему Звонарю, что на меня может не рассчитывать. И не нужна мне его картошка, его дрова. Годик как-нибудь перебьюсь своими силами! А потом...
   
   Валька сердито сопит, придвигает к себе косметичку, отчаянно трет черной щеточкой правую бровь.
   
   Никодимыч:
   Но никто не говорит про целый брусок, Валечка, я думаю, Звонарев войдет в положение сельской интеллигенции. Мы ведь, так сказать, для общины, у нас же своего натурального хозяйства нет...
   
   Валька:
   Это у вас-то нет?
   
   Никодимыч:
   А что? Огород? Да что там этого огорода? Овцы? Да что там этих овец? Тем более, это женино... Но я думаю, по пять кило мы могли бы...
   
   Валька:
   Без меня!
   
   Директриса берет со стола листок, просматривает его:
   Вот Андрей Анатольич обещает, что если мы внесем установленный пай, то и школу нам отстроят настоящую, новую, и четырехквартирный дом для учителей.
   
   Валька:
   Нах мне ваш дом! У вас тут бабки по полцентнера тащили. Как только не надорвались? Вот они пусть и вносят свои бруски. Им жить-то осталось... А мне еще замуж надо, дочку на ноги поставить. В общем, пустое это. Думайте обо мне, что хотите, я сама по себе.
   
   Никодимыч:
   Ну а вы, Роман Валентинович, что скажете?
   
   Роман:
   А нечего мне пока отвечать.
   
   Никодимыч:
   Как так нечего? Я ж тебя точно у лавки видел. Ты с Мирохиным в очереди стоял. Или...
   
   Роман:
   Или! Нечем мне скидываться, уж извините.
   
   Никодимыч:
   Неужто подарок?
   
   Роман:
   Не знаю. Дома еще не был. Но старьевщик пообещал...
   
   Валька:
   Слушайте, уважаемые, а чего-то повезло Сосновке с подарками-то. Роману, Менгле, даже Лимону!
   
   Роман:
   Лимону подарок?
   
   Никодимыч:
   И какой! С утра уж опробовали. Хорош аппарат!
   
   Роман:
   Что за аппарат, Василь Никодимыч?
   
   Никодимыч:
   Известно какой, самогонный. А чего еще Лимону подарить могут? Со всего самогон дает! Хочь с опилок, хочь с картошки. Стали смотреть — яблок в него гнилых закинули, у Лимона-то больше и не нашлось во дворе ничего. Даже картошки мерзлой, одни яблоки в бочонке сгнили да промерзли насквозь. Сначала боялись закидывать, вдруг — испортим аппарат, а потом решились. Так такой напиток получился! Ща, сами узнаете. Забыл совсем за этими разговорами.
   
   Никодимыч вынимает из внутреннего кармана бутылку с жидкостью. Валька расставляет на столе чайные чашки. Никодимыч аккуратно разливает. Все выпивают.
   
   Директриса:
   Превосходный напиток!
   
   Валька:
   И не говорите. Не водка, явно не водка, и не спирт. Пьется приятно и яблоком пахнет. Всю жизнь такую б пила.
   
   Никодимыч, разливая по второй:
   Всю, не всю, а подойдешь Лимону по-хорошему, с лаской, так весь оставшийся год такое и будешь пить.
   
   Валька:
   С лаской? К Лимону? Так у него ласкалка вся отсохла давно от пьянства-то. Один стручок для отлива и остался.
   
   Никодимыч:
   А ты, с понтом, проверяла?
   
   Валька:
   Ну сама не проверяла, а люди добрые подсказали — краля твоя из бухгалтерии, к примеру.
   
   Звук приближающегося мотоцикла.
   
   Валька, глянув в окно:
   Никак Мирохин к нам пожаловал. Доставай-ка Никодимыч еще одну чашку.
   
   Входит Мирохин:
   Всем вечер добрый. Привет миллионерам!
   
   Никодимыч, поднося ему чашку:
   Привет дорогому гостю, откушайте.
   
   Мирохин снимает каску, берет чашку:
   Ну, за здоровье всех присутствующих.
   Выпивает, ставит чашку на стол.
   Эх, хороша! Знать, от Лимона, все село пробует. Вот что, уважаемые, я к вам с вестью скорбной. Крупа, то есть, Реткина Нина Васильевна повесилась.
   
   Все:
   Что?!
   
   Директриса роняет чашку. Валька хватается за сердце.
   
   Мирохин:
   Не на смерть, уважаемые, не на смерть. Успели откачать, сейчас Менгле ее пользует, ему старьевщики какой-то чудесный аппарат подогнали.
   
   Валька:
   Господи, тут все счастью своему радуются, а она...
   
   Мирохин:
   В том-то и дело... Обидели ее старьевщики, вот, что на столе у нее было.
   Выкладывает на стол лист бумаги и кубик желтого металла.
   Вернете, когда в себя придет. Ну, покедова. Еду на Выселки, там, говорят, цыганку насмерть зашибли. Эх, не было у бабы печали, завела порося...
   
   Уходит.
   
   Роман берет листок, читает:
   «В моей смерти прошу никого не винить. Я никому не нужна, меня никогда никто не любил, не любит и не...». Зачеркнуто.
   «И это за всю мою жизнь?» Зачеркнуто.
   «Всю жизнь со мой, как со скотиной. И даже старьевщики, бляди, тоже...». Зачеркнуто очень густо. Тут внизу страницы большими буквами: «ПОШЛИ ВСЕ НАХ...!!!»
   Никодимыч взвешивает в руке золотой кубик:
   С полкило будет, не больше... Эх, надо же так бабу, да по самым нежным местам...Ну что, коллеги, пойдем проведаем больную?
   
   

Сцена 17 — Дом Романа.

   Входит Роман:
   Я к Крупе не пошел, сослался на рану головы. Отправился домой. Перед тем, как войти в избу внимательно изучил двор, зашел даже в сарай, где хранились дрова. Искал подарок от старьевщиков. Частенько бывало, что свои подарки они оставляли именно в подсобных помещениях. Чего я ожидал увидеть? Может быть, тарелку летающую, чтобы раз, и на Марс. А может... Хрен его знает, что там может... Но ничего нового там не было. Подарок ждал меня дома, он лежал на столе. Это была книга.
   Подходит к столу, берет книгу.
   
   Да, обычная книга со сфинксом на обложке. Застывший в веках сфинкс смотрит в ночное небо. Наверное, про Египет. «Книга Непознанного» называется. С картинками. Вот тебе и пожалуйста, не даром говорят, книга — лучший подарок. Честно говоря, первое желание — метнуть ее в печку. Это надо же быть таким идиотом и отказаться от кучи золота ради какой-то книжки...
   
   За окном слышен звук автомобильного мотора. Входит Звонарев:
   Ну, Роман, давай хвались, чем тебя старьевщики осчастливили?
   
   Роман:
   Да вот, книжка...
   
   Звонарев (разочарованно):
   Книжка, говоришь. А я думал... Во дела. А меня, прикинь, старьевщики обидели. Дали десять кил, и будь здоров. Но я все равно все это дело на общее дело. Так-то. Вот езжу по домам, народ агитирую. Мне тут из сбербанка броневик выделили, как раз под эти цели. А народ жмется, у каждого не меньше пуда золота, а жмутся. Я уж и взнос до семи с половиной кило снизил, а все равно жмутся. Так вот, завтра сход общий устраиваем, так ты того, поддержи уж меня. Лады?
   
   Замечает ружье:
   
   И еще, чуть не забыл. Тут на селе морды какие-то бандитские нарисовались, не иначе, как по наше золотишко. Ты завтра с обеда по вашей улице дежуришь. Я тебя с Никодимычем и Митькой поставил. Ладно, поеду я дальше агитировать.
   
   Уходит, бормоча:
   Книжка, говоришь, ну-ну...
   
   Роман, берет книгу:
   Вот она справедливость. Дяде Звонареву всего десять кило драгметалла, а Роме книжку с картинками. Хорошо еще не раскраску.
   
   Голос:
   Да врет он.
   
   Роман вздрагивает, озирается по сторонам:
   Кто это?
   
   Голос:
   Чего башкой крутишь? Я у тебя в руках.
   
   Роман вскакивает, книжка падает на пол:
   
   Голос:
   Ну здрасьте, ты меня еще ногой пни.
   
   Роман:
   Извините... Вы... книга?
   
   Голос:
   Можешь называть так. А Звонарев врет. Ему помимо золота еще пуд палладия дали. Так что прибедняется он. Но в принципе, он мужик добрый, хороший...
   
   Роман:
   А откуда вы... Звонарева знаете?
   
   Голос:
   Так я все знаю. Слушай, я долго на полу валяться буду? Все-таки поимел бы уважение к подарку, не каждый ведь день такое.
   
   Роман осторожно, с опаской подбирает книгу.
   
   Голос:
   Ну давай, говори, про что узнать хочешь? Хочешь, Атлантиду покажу, какой она на самом деле была, или рассказать, кто Кеннеди на самом деле убил? Только в спортлото цифры угадывать не проси — не умею...
   
   

Эпилог

   Роман:
   И я спросил. Я многого чего спросил, и много чего услышал и увидел. Картинки в книге оказались «живыми» — на них все двигалось, как в кино. Мы проговорили с Книгой до самого утра, она, действительно, знала все. Слушайте, а может оно и правильно? Может, именно это мне и надо? Смог бы я распорядиться правильно кучей золота? Не уверен. Да и не о богатстве я мечтал. А о чем? Вот Менгле всю жизнь хотел лечить людей. И он будет лечить даже СПИД, даже рак. Лимон мечтал о вечном и безболезненном запое, и получил его. А я? О чем мечтал я? Ведь не зря старьевщики дали мне именно это? Знать все. Не об этом ли мечтали ученые, философы, путешественники всех времен? Узнавать, открывать новое, ранее неведомое и рассказывать об этом людям. Учить их. Ведь я учитель. Учитель, который знает все. Знание! Это ли не счастье? Знание это ли не власть? Может в президенты податься? Да ну, хлопотно это. Так как мне распорядиться этим чудным подарком старьевщиков? И по плечу ли мне эта ноша? Не знаю, буду думать. Мне теперь придется много думать, ведь теперь я могу знать все обо всем: что было, что есть, что будет... О несчастных и счастливых, о добре и зле...
   
   Музыка, «Воскресение», Занавес.
   
   

Юрий Манов © 2008

Обсудить на форуме

2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Разработчик: Leng studio
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.