|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Путешествие во времени Цуркан Валерий © 2010 Хренофон как способ пообщаться с прошлым Погода была прекрасной. Светило не слишком жаркое солнце, и это говорило о том, что сегодня пляж будет забит туристами. Синоптики постарались, наобещали приятный пляжный сезон и — это просто сказка — не ошиблись. За два летних месяца над морем не проплыло ни одной даже самой выжатой тучки, ни капли дождя не упало с неба. Вода была тёплая как парное молоко — фантастика, а не купание! Я вообще не люблю холод, меня в ледяную воду и дубиной не загонишь.
Ванька и Верка шли чуть впереди, а я, нагруженный сумками со снедью, плёлся за ними. Влюбленным было всё равно, упаду я под весом этих баулов или нет. Они выбрали место, расстелили полотенца, побросали вещи на песок и убежали к воде, а я чуть ли не ползком дотащил сумки и рухнул на песок. Ну их к чёрту! В следующий раз пусть сами таскают эти чемоданы.
Отдышавшись, я поднялся, снял с себя одежду, размял ноги и с разбега врезался в воду. Кайф! Только за это можно любить море! Эх, жаль, что я не дельфин, а то уплыл бы в Средиземное море, и жил бы там вечно. Нашёл бы себе дельфиниху, наплодил бы дельфинят и читал бы им свои стихи. Хотя, если подумать — будь я дельфином, то навряд ли смог бы писать стихи. Интересно, есть ли среди дельфинов поэты? Здорово бы послушать дельфиньи стихи!
Я плескался долго — нырял в глубину, ползал по дну с открытыми глазами, рассматривая ракушки и рачков. Люблю я море!
— Эй, Гоголь недоделанный, хорош там нырять, идём на берег!
Это Ванька, только у него хватает ума человека, считающего себя поэтом, назвать Гоголем. Ну, Ванька это Ванька, он и не такое может отчебучить. Зато Верка стихи любит и частенько просит меня, чтобы экспромтом сочинил стишок на заданную тему. Она утверждает, что моя поэзия управляет погодой, и не только ею. Я никогда об этом не задумывался и не знаю, можно ли, прочитав стих, навлечь на свою голову ливень, но её утверждение мне льстило.
Я выбрался на берег, подошёл к этой сладкой парочке и уселся на край полотенца.
— Сань, наколдуй про дельфинов, — попросила Верка.
Это она так просит, чтоб я ей стих придумал о дельфинах.
Помолчав с минуту, я выдал четверостишие:
Если был бы я дельфином,
То печалиться б не стал —
Я б плескался в море синем
И учиться б перестал.
Глупый стишок, но чего можно ожидать от экспромтов кроме подобной глупости. И ещё эта глагольная рифма, что так и лезет в голову! Дома, после обработки, конечно, от глаголов в рифме можно избавиться. Но надо ли? Это не тот стих, с которым я пойду в студенческую газету «Бриз» или журнал «Черноморье» — единственный, кстати, журнал, в нашем городке, где можно опубликовать свои стихи.
— Смотрите, — Верка показала своей тонкой рукой на море.
Дельфины. Две тёмных ракеты, взмывших в небо и снова ушедших под воду. Хм, это кто из нас наколдовал — я или Верка? Совпадение, как обычно.
— Колдуны, — с усмешкой сказал Ванька, не верящий ни во что кроме физики, химии и математики.
Ванька с самого детства, сколько я его помню, всегда что-то мастерил, изобретал, рационализировал. Был вроде непризнанного гения. Кто всегда взрывал кабинет химии? Конечно же, Ванька. У него дома спички долгое время были под запретом, а фразу «юный химик» произносили не иначе как с угрожающими интонациями. «Ну, что ты там опять натворил, юный химик?» — регулярно спрашивал его отец, и обращение каждый раз варьировалось — то он называл Ваньку юным химиком, то физиком-ядерщиком — в зависимости от того, какой кабинет на этот раз рванул его сынок.
...Мы стали рассказывать разные истории. Вообще, мы часто вот так сидели и болтали о разном. Или просто молчали, потому что друзьям вовсе не обязательно без умолку что-то говорить, они могут просто помолчать и это молчание будет своего рода общением.
Верка трещала что-то о своём детстве, о том, как она грохнулась с велосипеда, который взяла покататься у соседского мальчишки. Насколько я знаю, этим соседским мальчишкой был я. Переднее колесо после соприкосновения с фонарным столбом стало олицетворять символ бесконечности, а Верку больше никогда не посещала мысль покататься на велосипеде.
Я вспомнил рассказ матери о жизни в СССР и о том, как она из глухой деревни поехала учиться в институт на факультет археологии и по ошибке попала на геологический. О своей ошибке она узнала только на втором курсе, но бросать было уже поздно. Про отца рассказывать я не стал — он оставил мать, так и не женившись на ней, и первые пять лет я рос в полевых условиях, а потом мама получила комнату в бараке в нашем приморском городке и стала преподавать в местном филиале геологического универа.
Ванька рассказал о своей матери. Она когда-то жила в маленьком приволжском городке и однажды налетел смерч, пройдясь паровым катком по центральной части, широкой полосой выкорчевывая деревья, столбы, срывая с домов крыши и сминая машины. Ванькина мать жила в доме, который оказался прямиком в центре этой вакханалии, и от него осталась только расшатанная бревенчатая коробка, грозящая в любой момент развалиться. Тете Маше, как я называл его маму, повезло — упавшее бревно не причинило ей особого вреда, сломав ногу. Нога зажила, но женщина с тех пор сильно заикалась. И даже сейчас, когда у неё есть и любимый муж, и сын-обалдуй, ей тяжело разговаривать, и она предпочитает молчать...
Мы купались долго, до самого вечера. Я проводил их до трамвайной остановки, а сам пошёл в другую сторону. Раньше мы жили в одном районе и учились в одном классе, но после того, как наши старые бараки посносили, нас раскидало кого куда. Если раньше мы виделись каждый день, то когда жизнь сделала нас студентами, встречаться стали значительно реже.
***
Я шагал по улицам, раздумывая о своём прошлом, настоящем и будущем. Иногда накатывает, хочется пофилософствовать, особенно в одиночестве. Всё это псевдофилософия, однако увлекает, когда делать нечего и голова свободна от житейских проблем.
Что такое прошлое? То, чего не вернуть и не исправить. То, чего исправлять и не надо. Хотя, есть, конечно, моменты, которые лучше изменить или вовсе вычеркнуть из жизни. Но прошлое — это константа, величина постоянная.
Настоящее. То, что происходит со мной сейчас. Его можно контролировать. И даже нужно, потому что совершённые ошибки проваливаются в прошлое, а его изменить нельзя. Настоящее мгновенно — упустил момент и вот этот момент уже улетел в прошлое, и всё — константа, постоянная величина.
Будущее строится на учтённых ошибках прошлого и строится оно именно в настоящем времени. Вариант за вариантом будущего проваливаются в прошлое и мы снова начинаем планировать, копошиться в ворохе прошлого в поисках ошибок.
Так и не решив, что же такое время, я брёл по улицам. В размышлениях я и забыл об автобусах, этом чуде, изредка посещающих наш город и добрался до дома пешком.
— Саша, ты хлеба купил? — спросила меня мать, убавив громкость телевизора.
— Забыл, — виновато улыбнулся я. — Но уже бегу.
На улице ни с того, ни с сего поднялся сильный ветер. Солнце спряталось за крышами домов и вовсе закатилось за невидимый горизонт и на город опустились сумерки. Ветер стал таким сильным, что лицо больно кололо песком.
В груди родилось неприятное и непонятное чувство тревоги. Тревога была беспричинной, и я никак не мог понять природу этого чувства. Вроде бы всё у меня в порядке, никаких поводов для беспокойства, а в груди росло что-то странное, едва ли не страх. Я понимал, что всё нормально, но всё же оно не отпускало меня.
Я добрался до небольшого круглосуточного магазина, в котором можно купить всё. По утрам его оккупировали синяки, вечные борцы с похмельем, чуть позже — бабули-пенсионерки, покупающие молоко для себя и своих кисок. Днем магазин был полупустым, а вечером здесь собирались те же самые синяки и просто прохожие, которые по дороге домой не успели купить хлеба и сигарет. У меня такое впечатление, что последние кроме хлеба и сигарет больше ничего и не употребляют.
Перед входом я взглянул на небо. Ярко сверкали звёзды, полный диск луны матово излучал волшебство. Пристроился в очередь, не очень длинную. Моя мечта — прийти вечером в магазин и без очереди купить буханку хлеба, но это из разряда фантастики.
Внезапно за окном сверкнуло ярким белым огнём. Не знаю, что это было, но чувство тревоги подскочило, забилось в горле. Отчего-то стало страшно. С улицы послышались возбуждённые крики синяков.
— Молния!
— Дурак, что ли? Какая молния?
— Да говорю же тебе — молния!
–Митьке больше не наливать!
В груди росло чувство, но это уже не было тревогой, это был самый настоящий страх.
Люди высыпали на улицу посмотреть, что там происходит, я подошёл к прилавку и купил буханку белого и полбуханки ржаного хлеба.
Вдруг в магазине стало темно. Погасли все лампы. И в этот момент на улице снова полыхнуло, после чего раздались оглушительные раскаты грома.
Снаружи началась целая баталия. Крики достигли такой силы, будто это не гром прогремел, а третья мировая началась. И вдруг я вспомнил о том, что уже два месяца не было дождя, и не намечался даже. Ни облачка, ни даже намёка на плохую погоду, звёздное небо, луна и вдруг — молния посреди ясного неба. Наверняка просто электросварка была, а эти колдыри допились до белочки.
Я вышел из магазина и тут же по моим ушам садануло раскатами грома. Затем снова полыхнуло — на этот раз я понял, что это именно молния. Толстенное ветвистое дерево растянулось в чистом небе, перечеркнув его от горизонта до горизонта. На несколько мгновений молния оттенила звёзды и луну. Затем снова шарахнул гром.
Я обратил внимание, что нигде нет света — погасли глазницы окон, уличные фонари и неоновая реклама. Город утонул во мраке.
Резко похолодало. Потом пошёл дождь. Ярко светили звёзды, с неба смотрела на нас кособокая луна — и шёл дождь. Ветер усилился. Люди стали орать невесть что. Я смотрел в небо, а по моему лицу били упругие холодные капли. Звёзды заметно потускнели, но я прекрасно видел, что никаких туч не было, дождь шёл из ниоткуда.
Паника — самое непристойное зрелище. Мне и самому было страшно, а когда люди боятся хором, то нет ничего хуже. Толпа собралась огромная — люди выходили из домов, что-то кричали, показывали пальцами в небо. Паникёры — самые сплочённые люди. Собравшаяся толпа двинулась вдоль по улице, образовался стихийный митинг под названием «нет аномальным явлениям». Меня швырнуло в самую гущу и протащило вдоль улицы пару кварталов, прежде, чем я смог выбраться и проулками вернуться домой. Перед тем, как войти в подъезд, я вдруг понял, что страх исчез. Улетучился. Вместе со страхом кончился дождь. Резко оборвался, будто его и не было. Где-то на дороге гудела толпа, продолжая своё паническое бегство, а от пережитого страха осталось лишь послевкусие. Всё улетело в прошлое. Лишь последние капли падали с навеса и лужа перед подъездом напоминала о дожде.
Я отнёс на кухню подмокший хлеб. Мать зажгла свечи и приготовила мне ужин. Делать ничего не хотелось и я, навернув пару тарелок борща, пожелал матери спокойной ночи и лёг спать.
***
Утром меня разбудил голос диктора местной новостной телепрограммы. Значит, свет дали.
— Необычное явление, произошедшее прошлой ночью, объясняется, скорее всего, сильным ураганом.
Неприятный осадок в душе не уходил. Было не то, чтобы, тревожно — скорее всего, стыдно за испытанный вчера страх. Успокаивало то, что испугался не я один, а большая часть горожан.
В комнату вошла мама. Она была в фартуке, руки перепачканы мукой, а из кухни доносился вкусный запах пирогов.
— Иван звонил, он хотел, чтобы ты к нему приехал.
— Никуда я не поеду, — ответил я. — Если ему надо, пусть сам приезжает.
— Я почти так и сказала. Он обещал скоро быть у нас.
Я протопал в ванную и едва только успел умыться, в дверь раздался звонок.
Мать открыла и, выйдя из ванной, я увидел Ваньку. Волосы его были взъерошены, одет как попало — и это меня насторожило. Или поругался с Веркой, или снова придумал чего-нибудь аховое. Никак опять изобрёл что-то такое эдакое, что, по его мнению, должно произвести переворот в науке. Понятно, что в его голове снова носилась идея-фикс.
Я провёл его в свою комнату и усадил на стул, а сам развалился на диване.
— Я не спал почти всю ночь, — заявил Ванька.
— Да, вечер был забавным, — ответил я. — Под всполохи молний тебе пришла новая идея?
Он вздрогнул.
— Новая идея. Да. Абсолютно новая. Всё, что вчера произошло — этот странный дождь, гроза среди ясного неба, это всё моих рук дело. Но, понимаешь, я ещё ничего не сделал, но сделаю. В скором будущем.
— Давай по порядку, — сказал я. — Я ни черта не понял.
— Я и сам не понял. Вчера вечером зазвонил телефон. Это я звонил.
— Куда?
— Сам себе, представляешь? — Ваня был явно на взводе.
— Представляю. У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Тебе отдохнуть надо. Как ты мог позвонить сам себе?
— Из будущего, — сказал Ванька. — Он, то есть я, позвонил мне из будущего.
— Понятно, а мне почему не позвонил?
— Не знаю. Он изобрёл способ контакта сквозь время. При помощи телефона.
— Телефона?
— Ну, он... блин, или я?... назвал его хронофоном. Понимаешь, почему вдруг пошёл дождь? В том времени, откуда он, то есть я звонил мне, была ужасная погода. Дождь, молнии и гром во время разговора переместились в наше время. Он... блин, путаюсь я, как мне самого себя называть? В общем, я сам себе объяснил принцип работы хронофона.
Если бы всё это говорил не Ванька, то я бы, пожалуй, вызвал «скорую». Но Иван Тюленин есть Иван Тюленин. Он может сделать больше, чем просто рвануть кабинет химии, я это знаю...
— Ты покажешь мне свой хронофон в действии, если сделаешь его? — спросил я.
— Покажу. И даже обещаю запустить его только в твоём присутствии, — сказал он, вспомнив о последствиях его многочисленных экспериментов.
***
Я не видел Ивана до конца августа. Если Ваню посещает гениальная идея, то он начисто забывает о друзьях и о море. На мои звонки он не отвечал, а когда я приехал к нему домой, то долго и безрезультатно звонил и стучал в запертую дверь.
В конце лета выпал первый снег. Небо было чистым, безоблачным, медленно кружили огромные белые хлопья и таяли, не долетая до земли. День был тёплым и абсолютно безветренным. Люди стояли на улицах, подняв лица к солнцу и с тревогой глядели в небо. Особой паники не было, но горожане всё же были нервными. Трамваи и троллейбусы простояли весь день, город был обесточен. Никак Ванька снова беседовал сам с собой. Если он решил проверить свой хронофон без меня, то я повешу его на телефонном шнуре.
Вечером того дня мы сидели в моей комнате. Ванька со скоростью конвейерной линии пожирал мамины булочки.
— Он, то есть, я подсказал мне ошибку. Думаю, в сентябре или октябре мы с тобой станем королями времени. Представляешь, что можно натворить?
— Представляю, — с угрозой в голосе сказал я.
— Всё будет хорошо, никаких катаклизмов! — поспешил уверить меня Ванька.
— Верке ничего не говорил?
— Пока нет, женщинам такие вещи говорят только в самый последний момент, — он улыбнулся, видимо, представляя, какой приятный сюрприз устроит Вере.
***
В сентябре сыпанул град. Каждая градина была размером с мелкую монетку. Небо, конечно же было голубого цвета. И снова весь город как единый организм испытал это жуткое чувство тревоги. Панического страха не было, люди видимо, уже привыкли к капризам природы. Хотя, я начинал понимать, что тревога эта была сгенерирована именно Ванькиным экспериментом. Время, коварная штука, оно и не такое может сотворить. Как обычно, весь город был обесточен.
На следующий день была суббота. Ванька притащился ко мне вместе с Веркой.
— Гоголь, она мне не верит! — чуть ли не со слезами сказал Ванька.
— Он тебе пересказывал сюжет романа Уэллса «Машина времени» и ты ему не поверила? — с иронией спросил я.
Вера кивнула.
— Ну и не верь. Поверишь, когда увидишь этого недогения повешенного на телефонном проводе. Это будет означать, что его агрегат работает и он успел что-нибудь натворить.
Верка всё же не поверила, а доказывать что-то женщине — пустая трата времени.
В этот день мы гуляли по осеннему пляжу. Было ещё тепло, люди купались, мы тоже несколько раз окунулись. Но больше просто ходили, взрывая песок носками кроссовок.
Потом мы ушли подальше от людей и уселись на берегу. Ванька принялся швырять в воду гальку. Камешки, подпрыгивая, уносились прочь от берега. Почему-то именно в этот момент мне пришла в голову интересная идея.
— Придумал! — крикнул я и плоский камешек, споткнувшись о воду, испуганно нырнул в глубину.
Ванька непонимающе уставился на меня.
— Я тебе потом расскажу, — сказал я. — Сначала доработай свой хренофон. Мы спасём человечество!
Верка скучающе смотрела в море.
— Сань, наколдуй парусник, а?
Я, с минуту помолчав, выдал
В синем море белый парус
На большой волне
Трепыхается устало
И плывёт ко мне.
Вот и говори после этого, что ты не олень! Далеко в море показалась яхта. Нет, понятно, что яхт-клуб где-то здесь рядом, но ведь не может это быть совпадением! Или может? Наверно, всё-таки совпадение.
— Колдуны, блин! — улыбнулся Ванька.
***
В октябре он нагрянул ко мне с ошеломляющей новостью. Был уже вечер, когда он соизволил обрадовать меня — хронофон готов!
— Собирайся, поехали ко мне! — возбуждённо говорил он, стоя в подъезде.
Я быстро оделся и мы вышли на улицу.
— Что ты думаешь делать? — спросил я, пиная ногами ворох пожухлых листьев.
— Позвоню Верке и докажу ей, что хронофон — это не выдумка.
— А у меня несколько другие планы, — заметил я. — Можно использовать твой агрегат более благородно.
— Это как?
— Очень просто. Насколько я понял, во время этих твоих разговоров из одного времени в другое перемещаются атмосферные возмущения. Можно, например, позвонить в тот день, когда произошла какое-нибудь стихийное бедствие и перенести его в будущее.
— А смысл? Не в прошлом, так в будущем, оно всё равно произойдёт.
— Но ведь можно уехать куда-нибудь в степь и...
— Понятно, — перебил меня Ванька. — В степи людей нет, а там хоть потоп, хоть землетрясение — один фиг. Для этого нужно будет хронофон сделать автономным. Подключить сотовый, тарелку мощную взять, чтоб связь ловила. Нет, пока это нереально. Но в будущем, я смогу что-нибудь такое сварганить. А пока я просто позвоню Верке.
...В его комнате стояла странная конструкция, напоминающая самогонный аппарат, скрещенный с дисковым телефоном и огромным будильником. На циферблате было несколько стрелок, кроме обычных римских цифр я увидел арабские — счёт начинался с тысячи девятисотого года. Интересно, кому он собирался звонить — Николаю Второму, что ли?
— Вот он, мой хронофон! — с гордостью сказал Ванька. — С его помощью мы перевернём мир.
— На всякий случай принеси, пожалуйста, молоток, — сказал я. — Мир мы переворачивать не собираемся. Не надо звонить Николаю Второму и рассказывать ему о революции.
— Всё будет чики пуки! — уверил меня Ванька.
Он произвёл серию переключений. Загорелись разноцветные лампы, в недрах аппарата что-то загудело.
— Работает, — улыбнулся Ванька.
Замигала зелёная лампа, осветив лицо и сделав его похожим на Шрека.
— Я набираю временной код, — он перевёл стрелки. — Две тысячи десятый год, двадцать пятое июля, двадцать три ноль две. А теперь остаётся подключиться к телефонной сети и набрать номер.
Он поднял трубку и в ней послышались длинные гудки. Один... два... три... четыре... щелчок.
Я взял трубку параллельного телефона.
— Алло!
Краем глаза я увидел, что за оком погасли фонари.
— Вер, это ты?
За окном сверкнула молния.
— Ну, да, я. Ты уже дома?
— Ага, дома. А ты?
— А ты вообще, с кем разговариваешь, если думаешь, что меня дома нет? Ты ж не на сотовый звонишь!
Не люблю я слушать пустые разговоры влюбленных. Аккуратно положив, трубку, я вышел на балкон и стал любоваться грозой. В груди нарастало чувство тревоги, но я уже не боялся — я знал её природу.
Гроза была в разгаре. Здорово! Значит, тогда, в тот день, когда я за хлебушком пошёл, грозы уже нет. Вернее, не было. Теперь она перенеслась в этот октябрьский вечер. И люди навряд ли будут удивляться этой грозе, потому что небо и без того сумрачное, обещающее разразиться дождём. Нормальное такое осеннее небо. Правда, чувство тревоги снова родилось в груди, но тут уж ничего не поделаешь.
Одну из красавиц молний я узнал. Это было то самое ветвистое дерево, перечеркнувшее полнеба, которое я увидел, выйдя из магазина. Я приоткрыл окно, поставил локти на подоконник и стал наблюдать за знакомой картиной. Навеянный хронофоном ливень закончился, а после стал накрапывать обычный осенний дождик.
...Утром я нашёл газету за двадцать шестое июля и увидел, что вместо заметки о странном урагане была реклама нового фильма. Про ураган не помнит никто кроме меня и Ваньки. Я показал газету Ивану и он, просмотрев её, заметил:
— Выходит, что мы с тобой помним то, чего не было. Или они не помнят того, что было. Парадокс, блин.
— Не люблю я парадоксов, — сказал я, забирая у него газету.
— Понимаешь, что это значит? Мы можем менять русло времени и помнить все его вариации. Это же сила!
— Ты прав, — согласился я. — Сила. Но мне почему-то не нравится такая сила.
... Но самым смешным показалось то, что Верка нам так и не поверила. Да, она помнит о том телефонном разговоре, коих было множество, и не думает, что тот Ванька, с которым она мило беседовала, звонил из будущего. Просто очередной розыгрыш, ведь он такой фантазёр.
— Я докажу ей! — приговаривал Ванька. — Будет знать, как не верить! Она поверит! Я сделаю ещё один звонок, но в её присутствии!
— Может, не надо? — сказал я. — Изменения времени помнит только тот, кто причастен к этому. Зачем ей помнить всю эту ерунду, которую ты натворишь прежде, чем я расколочу твой патефон? Пусть живёт спокойно.
Но Ванька это Ванька. Он всё-таки на своём настоял. Уж очень ему хотелось назвать Верку Королём Времени. Королевой.
Подгадав день, когда ни отца, ни матери не было дома, он позвал нас с Веркой и стал настраивать свой агрегат. Верка на эти приготовления смотрела с нескрываемой насмешкой, а я с настороженностью. Как бы Ванька не спровоцировал второй вселенский потоп.
Ваня выбрал тот августовский день, когда выпал аномальный снег. Запустил хронофон и позвонил сам себе. Я подвёл Веру к окну и показал ей чистое небо, из которого сыпали белые пушинки. На этот раз снег, прежде, чем растаять, успевал долетать до асфальта. Верка прилипла к оконному стеклу, расплющив нос, и смотрела на невиданное чудо.
— Так это правда? Все это делал ты? То снег в августе, то дождь из чистого неба?
— Я, — сказал Ванька и положил трубку, после чего снег идти сразу перестал. — Ну, как вам представление?
— Потрясающе! — я три раза хлопнул в ладоши. — Зрители рукоплещут.
Ванька стал отключать хронофон, а мы всё так и стояли у окна.
— Сань, наколдуй голубя, — попросила Верка.
Я посмотрел в окно и выдал:
Голубь подлетел к окну
Стукнул клювом по стеклу.
Как в аквариум на нас
Он скосил свой левый глаз.
На подоконник сел взъерошенный голубь и клюнул какую-то букашку, ползающую по стеклу. А потом, взглянув на нас, взмахнул крыльями и улетел. Совпадение? Наверно.
— Колдуны, блин! — сказал Ванька, закончивший копаться в своем агрегате.
***
— Знаешь, — сказал мне Ванька неделю спустя. — Ты подкинул мне неплохую идею!
— Расколотить твой хренофон и повесить тебя на телефонном шнуре?
— Спасти мир от стихийных бедствий. Я хочу вылечить маму от заикания.
— Ты считаешь, что заикание — это стихийное бедствие?
— Не ёрничай, ты понял о чём я говорю.
— Понятно. Ты хочешь избавить её городок от торнадо?
— Ну да, для этого даже ехать далеко не придётся. Мы просто уйдём подальше от города и на морском берегу устроим небольшой апокалипсис.
Мы сидели в моей комнате, слушали Пинк Флойд, пили пиво и хрустели солёными сухариками. Вообще, я хотел купить сушеной рыбы, но Ванька, стоило мне в магазине отвернуться, набрал полную сумку сухарей. Я за ним не успевал и на мою долю оставалось всё меньше этих хрустящих солёных параллелепипедов со вкусом бекона и красной икры. Не люблю я этой химии. Хочешь вкус бекона — возьми копчёную свинину, а не эти кусочки хлеба. Да и вкус в сухариках довольно условный, остальное дорабатывает воображение.
Позже к нам присоединилась Верка, но пива она пить не стала. Верка у нас трезвенница. Да и мы тоже не алкаши — две полторашки на двоих, разве ж с этого напьёшься?
— Значит так, — сказал Ванька, когда мы угробили весь сушеный провиант. — Я уже почти всё сделал. Даже тарелку не придётся покупать — здесь сотовые везде ловят.
— Ага, но, боюсь, что после твоего торнадо перестанут, — ответил я. — Если смерч был и правда, таким сильным, как ты говорил, то он снесёт ближайший ретранслятор.
— Надеюсь, что нет. Я знаю одно место, там связь не очень хорошая — ретрансляторы довольно далеко. К востоку от городского пляжа. Километров тридцать-пятьдесят. Я машину у отца возьму, он разрешит.
— Вань, — встряла Верка. — Ты думаешь, получится? И твоя мама перестанет заикаться?
— Конечно, — сказал он. — Нет смерча — нет заикания. Все счастливы.
— Ну, я бы не назвала твою маму несчастной. Она счастлива.
— Да, но я хочу, чтобы она к тому же была ещё и здорова.
Верка задумалась.
— А ведь можно будет людей лечить таким образом.
— Это как?
— Ну, приходит к тебе пациент с запущенной формой рака. Ты звонишь к нему в прошлое и предупреждаешь — пройдите обследование.
Ванька присвистнул.
— Соображаешь! А я до этого и не додумался!
— А ещё можно позвонить самому себе и сказать какие вопросы надо учить перед ЕГЭ, — заметил я.
— О, здорово! — Ванька удивленно выпучил на меня глаза. — А я, дурак, все учил!
***
Несколько дней спустя Ванька объявил, что у него все готово. Он позвонил мне в серый дождливый вечер. За окном тихо накрапывал мелкий дождик и было прохладно, намного прохладнее, чем должно быть на юге России.
— Саня, готовься, — сказал он. — В субботу поедем. Отец разрешил взять свою машину, так что на перекладных ехать не придется. Верка тоже с нами поедет.
— А ей-то зачем?
— Ну, хочет она присутствовать при этом грандиозном эксперименте.
Ванька любит громкие слова. У него как ни эксперимент, так обязательно грандиозный, а любое свое изобретение он называет не иначе, как эпохальным. И при этом он почему-то всегда забывает о поистине катастрофических последствиях некоторых своих опытов.
До субботы осталось три дня, и я по вечерам, сидя за ноутбуком, дописывал поэму, в которую приплел последние события — и о странностях погоды написал, и свои новые мысли о времени. Поэма получалась немного сумбурная — от той темы, которую я вначале хотел прописать, почти ничего не осталось. Начинал я ее просто как юморную поэмку, но после скатился в откровенную философию. В общем, как мне в конце показалось, угробил я хорошее начинание, ибо нет ничего хуже дурацкой философии. Наверняка допишу ее и отправлю в глубокий ящик письменного стола, то есть в самую дальнюю папку ноутбука, в которой пылятся мои неудачные творения. Я иногда в нее заглядываю и, перечитывая стишки и поэмки, думаю — неужели я мог написать эту глупость? А удалять жалко — как никак старался, творил, хоть и натворил невесть что. Хотя, может во всех этих писульках что-то есть — часто бывает, что я болею какой-нибудь вещью, делаю, правлю, стараюсь, в общем, а когда показываю людям, то слышу от них: «Ну что за чушь?» — и не могу понять, почему они называют отличный, выстраданный стих отстоем? И наоборот — наскоряк нацарапаешь какую-нибудь халтуру просто потому, что хотелось чего-нибудь написать и бросишь, а когда это «произведение» в кавычках попадется кому-нибудь на глаза, то начинаются восторги — «ах, какой хороший стих, ой, как верно ты это подметил!» А я ничего не хотел подмечать, я просто схалтурил этот стишок за десять минут.
... В субботу утром Ванька подкатил к моему подъезду на отцовской Ладе. Я быстренько спустился, перепрыгивая через три ступеньки, едва не свернув при этом себе шею, и мы на всех парах помчались за Веркой. На крыше Лады был пристёгнут огромный сложенный зонт, под какими торгуют напитками на пляже, он то и дело норовил отстегнуться и скатиться на асфальт. Хронофон в багажник не уместился и некоторые детали лежали на заднем сиденье, а какая-то большая бандура каталась на полу, то и дело больно ударяя меня по ноге. Верку пришлось ждать минут двадцать — она собиралась как в оперный театр на премьеру «Аиды». Да что там «Аида»? Однажды благодаря Верке мы опоздали на спектакль «Гамлет» — когда вошли в зал, то оказалось, что на сцене все уже были мертвы. Я-то «Гамлета» читал, а вот Ванька тогда был в полном неведении — отчего же померли та краля и её мужик? Взять томик Шекспира в руки, видимо, было не судьба — в общем, он до сих пор не в курсе, отчего они откинули копыта.
...Ехали мы часа два. Потом Ванька выбрал тихое и спокойное место, свернул с дороги и остановил машину. Стало тихо, только дождь лениво постукивал по крыше. Серое небо низко стелилось над нами и почти сливалось с таким же серым морем.
— Давайте выгружаться, — сказал Ванька и вылез из кабины.
Вытолкав нас под дождь, он, не доверяя нам, стал сам вытаскивать детали от хронофона и устанавливать их под зонтом с наклейками «coca-cola». Подключив свою старенькую «нокию», он положил трубку на хронофон и вынул из кармана помятую записную книжку.
— Так, примерное время когда начался смерч я узнал у матери, — сказал он, — А вот с телефоном вышла у меня небольшая загвоздка. Я нашёл в сети телефонный справочник N-ска за 1986 год, хотел позвонить маме, но у них тогда телефона ещё не было. В общем, Саня, выручай. Ты у нас Казанова онлайн, ты умеешь барышням как в сети, так и по телефону мозги запудрить. Главное — быть на связи не меньше пятнадцати минут — столько понадобилось смерчу, чтобы выкорчевать пару городских кварталов. Задачу понял? Вот тебе номер из этого справочника, звони — девушку зовут Вероника.
Я не знаю, чем можно было увлечь девушку из далёкого восемьдесят шестого. Но запудрить мозги надо было капитально, чтобы она не бросила трубку в первую минуту разговора. И когда в трубке щёлкнуло и раздался нежный голос, я ещё не был готов к пикапу, но всё же начал. И сразу же оказалось, что Ванька ошибся — он дал мне номер не молоденькой девчонки, с которыми я привык общаться, а взрослой женщины и мне сразу же пришлось менять тактику. Мне никогда не приходилось кадрить женщин старше меня и я едва не завалил задание. Уловив ноты скуки в её голосе, я понял, что мой шанс не пропадёт даром, если я попытаюсь расшевелить её. Надо было быстро найти точки соприкосновения наших интересов, чем я лихорадочно и занялся.
Погода заметно изменилась — подул сильный ветер, а когда я посмотрел в море, то увидел тёмное пятно, которое расширялось, захватывая всё большее пространство. Воронка была не очень большой, какими показывают торнадо в фильмах, но её размеры всё-таки впечатляли. Хуже всего было то, что она двигалась прямо на нас. Море в том месте, где проходил смерч, будто расступалось перед ним, по обе стороны от воронки стояли стены воды высотой несколько метров.
Шум становился всё сильней, и мне приходилось повысить голос, прикрыв микрофон ладонью. Мы с моей собеседницей, наконец, нашли эту самую точку соприкосновения — она любит читать стихи и даже пишет сама. Чем я, конечно же, сразу и воспользовался, попросив прочитать её пару стихотворений. Стихи были так себе, но я этого не сказал, заметив только, что в одной строчке хромает ритм и предложив свой вариант.
Шум усиливался и я подумал, что Вероника не услышит меня, решит, что связь плохая и предложит перезвонить. Но отключаться было нельзя. Я жестом показал Ваньке, чтобы он подогнал поближе машину и открыл дверь. Когда Лада стояла под боком, я перебрался из-под зонта на пассажирское сиденье, стараясь не оборвать провода, которыми телефон был связан с Ванькиным агрегатом. Разговор продолжался. Ванька и Верка сидели и молчали, боясь нарушить наладившийся контакт. Верка с ужасом смотрела на море — чёрная воронка была совсем близко — сейчас она подойдет к берегу. Хорошо, что здесь крушить нечего — безлюдный осенний берег, даже вышек ЛЭП не видно поблизости.
Я стал рассказывать Веронике свои стихи — первое, что вспомнилось, потом ещё и ещё. А воронка всё ближе и ближе. Сейчас она пройдёт невдалеке от нас. Сейчас...
И когда я орал последние строчки своего стиха, смерч был уже рядом. Море за ним почти успокоилось, он вышел на берег и на своей одной ноге стал топать по песчаному грунту. Тонны песка взметнулись в небо, закружились, втянулись в эту гигантскую черную дыру, то и дело вылетая из неё в разные стороны. На пути смерча попалось несколько камней — он раскрутил их как в праще и бросил. Один из них попал в багажник Лады, пробив в нем огромную дыру.
Ну всё, мелькнуло в моей голове, Ванькину маму мы, конечно, вылечим, но уж я точно останусь заикой!
Ванька и Верка сидели на заднем сиденье в обнимку — им было так же страшно, как и мне, в узком зеркале под лобовым стеклом я видел их напряжённые лица. А когда я взглянул вперёд, то увидел, что на нас летит что-то огромное и тёмное. Секунду спустя стекло покрылось мелкой сеточкой трещин и лопнуло, после чего я провалился во мрак.
***
Когда я открыл глаза, то обнаружил себя лежавшим на спине, сверху на меня навалило целую кучу песка. Выбравшись из-под этого кургана, я огляделся. Ни машины, ни хронофона рядом не было. Развороченный берег напоминал мне картину «Сталинградская битва». Рядом зашевелилась куча песка и из-под неё показалась голова Верки. Зря она так долго готовилась, ведь не в театр ехали, от ее стараний ничего не осталось, волосы взлохмачены, тушь растеклась — ее бы без кинопроб взяли на роль зомби.
Я помог ей подняться.
— А где Ваня? — спросила она.
Я и сам хотел бы это знать. Ни его машины, ни этой штуковины, хренофона. Куда же все подевалось. И только сейчас меня пронзила жестокая догадка — а был ли Ванька? То есть, я, конечно, знаю, что он был, что мы с ним сюда приехали на машине его отца. Но в какой реальности он был?
— Боюсь, что мы натворили делов! — сказал я. — Ванька и не родился.
— Это как?
— А вот так! Я только сейчас понял, чем всё это может грозить. Ведь его мать приехала сюда после того, как она пережила смерч. Ее в санаторий отправили. И наверняка она с Ванькиным отцом именно здесь и познакомилась. А теперь выходит, что...
— Она осталась там, никуда не поехала и не вышла замуж за Ванькиного отца?
— Да!
...Мы вышли к дороге, долго голосовали, пока нас не взял междугородний автобус. По дороге молчали. Верка все порывалась что-то сказать, но только она поворачивалась ко мне, то останавливалась и просто грустно смотрела в окно. Мы зашли ко мне домой, мама накормила нас своими фирменными пирожками. И ни слова не спросила о Ваньке.
Я достал старый альбом с фотографиями и стал его перелистывать. Вот на этом снимке мы с Ванькой стояли рядом, подпирая спинами бетонный забор новостройки. А теперь я стою один. А вот здесь мы втроем вместе с Веркой снялись на выпускном балу. На снимке мы с Веркой были одни. Ванька не родился. В этом мире его не было. Какие же мы дураки, надо же было сразу все продумать!
— Сань, — тихо сказала Верка, — наколдуй мне Ваньку.
Я помолчал и медленно произнес слова, сложившиеся в строчки.
Прозвенел дверной звонок,
Я пойду, открою дверь —
Это Ванька, наш дружок —
Он вернётся, Верка, верь.
Прозвенел звонок и я пошёл открывать. Не знаю, сработает ли на этот раз?
Цуркан Валерий © 2010
Обсудить на форуме |
|
